Логики функционализма различны, и первое свое «разветвление» функция – относительно дизайна – претерпевает при наблюдении за природой. Это – идеальный режим, который американская традиция иногда возводит в ранг метафизического фундамента[60]. Афоризм «Форма следует за функцией» не просто принцип дедуктивной, идущей от общего к частному, системы: от формы к функции или от функции к ее адекватной форме. Различные структуры находят визуальное выражение в соответствии с законами физики, с логикой сопротивления материалов, но они также подчиняются и другим правилам. «…Это изначальный закон всего сущего, органического и неорганического, всех вещей физических и метафизических, всего человеческого и сверхчеловеческого, все, что говорит нам наш разум, сердце, душа: мы познаем жизнь в ее выражении, форма всегда следует функции. Это закон» – так американский архитектор, «отец небоскребов» Луис Салливан сформулировал свое кредо, завершив им статью 1896 года «Высотное офисное здание с художественной точки зрения»[61]. Впрочем, следует отметить, что эту идею нередко приписывают Хорейшо Гриноу[62]. Гриноу был американским скульптором и автором ряда трудов по архитектуре. В Италии он познакомился с теориями иезуита Карло Лодоли, для которого все, что есть структурного в проектировании здания, должно быть видимым, – не так, как в рококо и неоклассицизме. Архитектура должна проявлять собственные органические свойства, а также свойства материалов. По мнению Салливана, всеобъемлющим естественным законом является выбор – и в этом его отличие от дофункционалистов и функционалистов между Первой и Второй мировыми войнами, для которых функция становится целью. Два примера начала ХХ века позволяют проиллюстрировать эти теории. Первый – это выставка «Машинное искусство», прошедшая в Нью-Йорке в 1934 году; ее куратором стал молодой архитектор, будущий яркий представитель интернационального стиля Филип Джонсон, а сама идея принадлежала Альфреду Барру, основателю и директору Музея современного искусства (МоМА)[63]. Второй – изданный в 1931 году фотоальбом Альберта Ренгера-Патча «Железо и сталь».

На выставке «Машинное искусство» промышленные объекты были размещены как произведения искусства. Вне всякого сомнения, способ организации экспозиции, презентация играют значительную полемическую роль, однако ничуть не менее важен и сам выбор экспонатов. Осмотр выставки представлял собой путешествие сквозь группы промышленных и научных объектов, хозяйственных принадлежностей и предметов быта. Лопасти и шарикоподшипники, пружины и лабораторная посуда Pyrex, наборы кастрюль и устройства для приготовления пищи в промышленных масштабах… Всевозможные измерительные приборы – для величин огромных и малых; разнообразная мебель, в том числе Thonet из стальных трубок; посуда без декора; наборы курительных принадлежностей… Предметы роскоши напротив вещей, доступных каждому. Элитарность и массовость… Критериями отбора стали функциональность, совершенство их форм и аккуратность изготовления, мономатериальность (только металл или только стекло, исключительно керамика промышленной формовки и т. п.). Бакелита было мало, поскольку куратору была важна «техническая и материальная красота»[64], создаваемая несинтетическими материалами, их обработка и точность их формования. В каталоге выставки эта красота нашла отражение в статическом или динамичном чередовании геометрических форм и поверхностей, оторванных от контекста и фона. Она ассоциируется с платоновскими понятиями «созерцания» и «чистого удовольствия», с цитатами из «Филеба»