– Жалкий смертный! – заговорил демон устами Патрика. – Сними с меня оковы и я подарю тебе быструю смерть! Этот мир будет наш, а вы, никчемные, низменные людишки будете нашими рабами, и нашей пищей. Любой сможет впиться в ваши шеи зубами, разрывая слабую плоть. А вы станете благодарить нас за подаренную честь и легкую смерть.

Глаза демона пылали такой ненавистью и злобой, пронизывая Михаэля насквозь, что немец не выдержал и быстро убрал монокль в карман.

Отвернулся.

– Смотри на меня, – не успокаивался Патрик, – когда к тебе, ничтожному куску мяса, обращается представитель высшего разума! Пади ниц, и моли о пощаде. Тогда, возможно, я, либо другие демоны, временно используют твою человеческую оболочку, и ты будешь жить.

Голос, каким говорил Патрик, теперь на человеческий походил мало. Слова вылетали из губ, подвластных демонической сущности, резкими, грубыми, всепроникающими. От них хотелось скрыться, сбежать, закрыть уши… или подчиниться.

Связанная речь Патрика прервалась, когда барон, нисколько не жалея, плеснул всю святую воду, что оставалась в чаше на своего брата. Пленник закричал от боли, а потом завыл, словно от обиды, при этом умудряясь сыпать проклятья в адрес присутствующих здесь людей.

Оскорбления Михаэля мало заботили, он, наконец, пришел в себя, сбрасывая легкое оцепенение в теле и разуме после слов демона. В голове разом возникли несколько вопросов, перемешались и всплывали невпопад. Что сейчас произошло? Правда ли, что слова демона действовали как гипноз, порабощая человека? Или же, виновата зверская усталость, внезапно накатившая на журналиста? Почему брат барона испытывает боль от святой воды? И кому всё-таки больно, демону, который по логике защищен человеческой оболочкой или Патрику, с малолетства привычному к подобной процедуре? И как часто одержимый говорит с людьми в подобном тоне?

Последний вопрос Майер задал вслух.

– Впервые! – ответил изрядно удивленный Генри. – Никогда такого не происходило. Я сам не поверил своим ушам. Обычно, кроме мольбы отпустить и оскорблений, Патрик ничего не говорил. Либо ты на него так подействовал, либо болезнь прогрессирует… – В словах барона отчётливо послышалась боль и тоска от собственного бессилия. Судя по всему, аристократический владелец замка не заметил волшебного монокля, или, что больше походило на правду, просто не придал значения тому факту, что журналист прикладывал монокль к глазу. Мало ли какая блажь бывает у человека, может, Михаэль действительно зрением слаб. Как бы там ни было, но Майер решил о своем чудо-стёклышке не говорить. По крайней мере, пока. А то, что демон так бурно отреагировал именно на подсмотр его истинного облика – в этом парень нисколько не сомневался. Опыт уже имелся.

– Значит, вы предполагаете, что в лесу в Патрика вселился демон? – полуутвердительно спросил Майер, и, не дожидаясь ответа, продолжил. – Как вы догадались об этом? Что говорил об этом Патрик, когда вышел из комы?

Барон понял мысль журналиста и сказал:

– После выхода из комы, брат ничего не помнил об охоте и на все вопросы отвечал, что очнулся после падения сразу в замке, ну а потом, у него уже не стало смысла что-либо расспрашивать. Тогда я и припомнил все его слова, сказанные в бреду.

Михаэль понимающе кивнул и задал еще пару вопросов. Из слов Генри немец узнал несколько интересных подробностей. Про одержимость младшего брата знали совсем мало людей. Парочка доверенных слуг, замковый лекарь, сам барон и два священника. Для всех остальных выдумали историю про поездку, из которой Патрик до сих пор и не вернулся. Кроме шерифа, никто в подробности не вдавался и расспросами не занимался. Но внимательный глава полицейских заподозрил неладное, почувствовал уныние друга и барону пришлось срочно выдумывать новую ложь, будто переживает, что после себя ничего не оставит потомкам и никто не узнает былую славу его рода. Чарли Дуэйн поверил, да со своей прямолинейной участливостью посоветовал написать биографию. Барон какое-то время отнекивался, но, когда шериф познакомил его с «Журналистом-Из-Самого-Парижа», пришлось сдаться и согласиться, дабы не вызвать новых подозрений.