– Султан мой, – вспомнил Вахидеддин один из разговоров с Мехмедом V Решадом. – Эти войны не имеют смысла, но всё то, что было до этих времён – вынужденная мера. Защита. А союз с Германией в предстоящей войне… Слишком много союзников. Каждый преследует свои цели. Если мы…

– Шехзаде, посмотри, посмотри, брат мой – какую книгу мне привезли! Это сборник изящной персидской поэзии. Тут такие прекрасные строки! Послушай, я зачитаю…

И он вдохновенно читал стихи, добровольно отстраняясь не только от решения проблем, но и даже от обсуждения оных.

Вахидеддин машинально выполнял положенные ритуалы. Великие правители, оставившие после себя славные легенды и предания. Перед каждым – омовение, поклон, молитва. Недостойные правители, способствующие возникновению червоточины в таком могучем дереве, как Османская империя, – омовение, поклон, молитва. Султан двигался по Константинополю в окружении дворцовой свиты, янычар и простых зевак. Последние вызывали только зависть: они свободны жить так, как хотят, и могут уйти в любой момент. Он поднимал руку вверх, обращая ладонь к ним, и слегка наклонял голову. А Хумаюн, вздохнув, надвинул папаху на лоб. Пожелтевшая шерсть закрывала брови, делая взгляд главы корпуса «Победоносной армии Мухаммада» ещё более угрожающим.

– Повелитель мой, кланяются слабые перед сильными, – напомнил он, придерживая коня падишаха.

Вахидеддин спешился и замер перед входом в мавзолей его деда Махмуда II. Он любил слушать рассказы про султана-реформатора, прозванного Справедливым. В этом же мавзолее нашли последний приют дядя Вахидеддина – Абдул-Азиз – и брат Абдул-Хамид, отошедший в вечность в начале года.» Кровавый», – прозвали Абдул-Хамида. «Жестокий», – говорили про него. Справедливый султан правил тридцать один год. Кровавый же султан – тридцать три года. Один был примером для подражания, второй подавлял всех и всё вокруг себя, не давая и капли свободы.

После смерти Абдул-Хамида британский журналист спросил у Вахидеддина, бывшего тогда наследным принцем:

– Какое ваше самое яркое воспоминание о брате?

– Он был мудрым, беспрекословным и любил свою семью, – ответил тогда Вахидеддин. Заученные определения, которые он использовал с того дня, как Абдул-Хамид стал султаном. И этого было достаточно. Мудрый, беспрекословный, любящий семью.

Разве он мог рассказать своё самое яркое воспоминание? Да и какое было ярче?

Джемиле, их сестра, полностью облачённая в чёрное, стоит на коленях перед Абдул-Хамидом. Бледное лицо, безжизненные впалые глаза полные слёз, руки дрожат.

– Повелитель, султан мой, брат мой, – рыдая произносит она, наклоняясь всем телом к полу и прикасаясь тонкими пальцами к блестящим ботинкам Абдул-Хамида. – Помилуй, брат мой.

Непреклонный султан делает шаг назад, высвобождая обувь из рук старшей сестры. Он молчит. Лицо – словно каменная маска. Сожаление, сочувствие, одобрение, поддержка, любовь, в конце концов! Где всё это? Словно чужие друг другу.

– Хотя бы сыновей, прошу, сыновей моих пощади! Сошли на край мира, заточи в тюрьму – что угодно, только сохрани жизнь, прошу тебя.

Султан молчит. И даже не смотрит на женщину у его ног.

– Брат, памятью нашего отца умоляю тебя!

Без ответа. У Махмуда-паши, верного советника султана, дрогнул ус с правой стороны. Отчаяние в голосе женщины не может оставить равнодушным. И разве можно спокойно смотреть, как эта некогда гордая и высокомерная султанша умоляет со слезами, как безродная?

– Именем пророка нашего Мухамедда, да будет благословенно имя его, заклинаю тебя, пощади моих детей! – срывающимся голосом прокричала Джемиле.