to survive

adversity merely

deepens its color. But John

objects, he thinks

if this were not a poem but

an actual garden, then

the red rose would be

required to resemble

nothing else, neither

another flower nor

the shadowy heart, at

earth level pulsing

half maroon, half crimson.

Словно незащищенное сердце,

кроваво-красный

цветок дикой розы

раскрывается на нижней ветке,

что опирается на сетчатую

массу большого кустарника:

он цветет на фоне тьмы —

постоянной

декорации сердца, а верхние

цветы завяли или же сгнили;

пережитые

невзгоды лишь

делают их темней. Но Джон

не согласен, он думает,

будь это не стихи, а

настоящий сад,

красная роза

не должна бы напоминать

больше ничего – ни

другой цветок, ни

затененное сердце,

что пульсирует у земли

полубордовым, полумалиновым.

What are you saying? That you want

eternal life? Are your thoughts really

as compelling as all that? Certainly

you don’t look at us, don’t listen to us,

on your skin

stain of sun, dust

of yellow buttercups: I’m talking

to you, you staring through

bars of high grass shaking

your little rattle – O

the soul! the soul! Is it enough

only to look inward? Contempt

for humanity is one thing, but why

disdain the expansive

field, your gaze rising over the clear heads

of the wild buttercups into what? Your poor

idea of heaven: absence

of change. Better than earth? How

would you know, who are neither

here nor there, standing in our midst?

О чем вы говорите? Что хотите

вечно жить? Вправду ли ваши мысли

так уж назойливы? Конечно,

вы не смотрите на нас, не слушаете нас,

на вашей коже

солнечные зайчики, пыльца

желтых лютиков: я говорю

с вами, а вы смотрите сквозь

прутья высокой травы, потрясая

своей погремушкой —

душа! душа! Достаточно ли

просто заглядывать внутрь? Презрение

к человечеству – это одно, но зачем

презирать огромное

поле, когда ваши взгляды поднимаются

над светлыми головками диких лютиков?

            Ваше жалкое

понятие рая: отсутствие

перемен. Лучше, чем на земле? Откуда

вам знать, если вы не здесь и

не там, а стоите средь нас?

The great thing

is not having

a mind. Feelings:

oh, I have those; they

govern me. I have

a lord in heaven

called the sun, and open

for him, showing him

the fire of my own heart, fire

like his presence.

What could such glory be

if not a heart? Oh my brothers and sisters,

were you like me once, long ago,

before you were human? Did you

permit yourselves

to open once, who would never

open again? Because in truth

I am speaking now

the way you do. I speak

because I am shattered.

Здóрово

ни о чем

не думать. Чувства —

они-то есть и

управляют мной. У меня

Господь на небесах,

зовется солнцем, и я открываю

ему огонь моего сердца,

подобный его присутствию.

Что может еще так сиять,

как не сердце? О братья и сестры,

вы были такими, как я, когда-то давно,

прежде, чем стали людьми?

Позволяли ль себе

открыться хоть раз, чтобы больше

не открываться? Ведь, по правде,

я говорю сейчас

так же, как вы. Я говорю,

потому что сломлен.

What is dispersed

among us, which you call

the sign of blessedness

although it is, like us,

a weed, a thing

to be rooted out —

by what logic

do you hoard

a single tendril

of something you want

dead?

If there is any presence among us

so powerful, should it not

multiply, in service

of the adored garden?

You should be asking

these questions yourself,

not leaving them

to your victims. You should know

that when you swagger among us

I hear two voices speaking,

one your spirit, one

the acts of your hands.

Рассеянное

средь нас ты называешь

признаком благословения,

хотя это, как и мы,

сорняк,

и его нужно выкорчевать —

по какой такой логике