Всё возвращалось на круги своя, в привычное течение этой бурной реки.

Вечер стремительно наступал на мир за завесой. Краски становились насыщеннее, хотя и теряли яркость. Я брела по коридору ордена, намереваясь отправиться домой, ведь мне и правда стоило хоть немного подготовиться к сессии. Окунувшись с головой в свои мысли, даже не заметила, как свернула в другой коридор, по которому ноги сами несли меня в самый конец. Сообразила, что что-то не так, только когда оказалась у деревянной двери. Недоумённо озираясь по сторонам – замерла. Странное чувство, манящее распахнуть дверь, нарастало.

Мне казалось, словно я делаю всё на автомате, не отдавая себе отчёт. Положив руку на ручку, уверенно распахнула дверь, за которой меня встречает мрак. Лучи солнца, струившиеся через окно из коридора, осторожно пробирались в тёмную комнату, освещая некоторые её участки. Заметив уже знакомый рычажок на стене у входа, повернула. Небольшой шарик света навис над устройством, освещая помещение. Оно больше напоминало кладовую: много странных свитков, свёрнутых и сложенных на столе, который был встроен в стену; книги, помещённые в стенды со стеклянной поверхностью и множество непонятных картин, пылившихся как в деревянных рамках, так и без них. Подойдя к одному из трёх стендов, я хотела было дотронуться до книги, как увидела маленькие искры, выглядящие недоброжелательно. Значит, это не стекло, а какая-то пелена, как в том городке вместо витринных стекол. Решая, что прикасаться не стоит, я продолжила осматривать комнату. Повертевшись на месте, решила подойти к одной из картин. На ярком и цветном полотне красовалась девушка в необычном одеянии, нарисованная то ли красками, то ли маслом. Она зачаровывала загадочным взглядом и лёгкой, но такой же таинственной улыбкой.

– Что ты здесь делаешь? – раздался грубый голос позади.

– А… прости, я немного заблудилась, – вздрагивая, смотрю на застывшего в проходе Абе́ктибуса.

– Сюда нельзя, эта дверь должна быть закрыта, – твёрдо пояснил он.

– Я её не взламывала, если ты об этом!

Тяжело вздохнув, он прошёл внутрь, погасил свет и начал выталкивать меня.

– Всё, пошли, ты, кажется, собиралась домой, – подталкивая меня в спину, бубнил Абе́ктибус.

Обернувшись напоследок, я увидела, как глаза на картине сверкнули зелёным светом, буквально на секунду, прежде чем дверь закрылась за моей спиной.

Тёмные синие шторы, наполовину закрывающие просторное окно, устало тянулись вниз, не пропуская искрящиеся лучики света, что упорно пытались прорваться внутрь. Дневная светлая занавеска лениво прикрывала остальную часть окна, поднимаясь и опускаясь от лёгкого ветерка, робко залетающего в открытое настежь окно. Бежевые стены помещения переливались, ловя на себе солнечных зайчиков. Всё вокруг было наполнено жизнью, струящейся в неумолимом яром потоке.

Я снова окинула взглядом пушистые ресницы Бэлп на мирно закрытых глазах. На её ровной, оливкового цвета, коже выступали маленькие крупицы пота. Глубокие раны и мелкие царапины, украшенные синяками, постепенно начали заживать, оставляя после себя еле заметные следы. Она казалась мне спящей красавицей, мирно ждущей своего спасителя, способного пробудить её от неприятного сна, превратившегося в кошмар. Прошло чуть больше недели с того момента, как Бэлп была повержена Даймофэром. Как оказалось, никто кроме меня не видел безжалостное сражение Бэлп и Оли с этим монстром.

Меня всё никак не отпускали воспоминания о том дне. Острые, как иглы, когти проткнули мою грудь в два счёта, а остальные две руки готовились довести казнь до самого конца, вот только суд был прерван, да и остался без внимания присяжных. Я не могу выкинуть из головы то, что мои раны уже затянулись, хотя и болели, а раны Бэлп, в моём воображении, разрушали её изнутри. Тем не менее продвинутое оборудование мира за завесой во много раз ускоряло лечение, а точнее заживление. Эта тварь нанесла ей чуть менее серьёзные раны, чем мне, однако, быть уверенной в причинённом вреде нашим телам – не могу. Ещё я узнала, что инновации этого мира позволяют избавиться от шрамов, если ты сам того пожелаешь, но только при условии, что тело окрепло и боль отступила, иными словами, когда организм полностью восстановится. Даже при наличии такой техники, мне доводилось видеть немало орденовцев со шрамами, которые они не стремились спрятать. Очевидно, что в этом была своя философия.