Сказки Пушкина и Маршак, читаемые долгими зимними вечерами мамой или бабушкой, чудесные иллюстрации этих больших книг, становились нашим главным достоянием и образцом совершенства и красоты

Мы стали вести полу-светский, полу-крестьянский образ жизни, ведь с нами путешествовала моя любимая бабушка, а в своё время она прошла большую школу хозяйствования. После того, как дедушку репрессировали и расстреляли в 1932 году, она пятьдесят три года прожила вместе с нами, как вторая мама.

Когда дедушка Игнат был жив, у них было своё хозяйство, ткацкие станки, красильня, большой трёхэтажный дом, овцы, коровы, кони, поля, лес. Когда дедушку репрессировали, бабушку с тремя детьми выгнали из их дома, а в нём разместили местную администрацию города.

Из всего прежнего добра у неё остался только узелок с её рукодельными работами, она ведь прекрасно управлялась на ткацких станках в их мастерской, и я всю жизнь храню её прекрасные изделия ручного ткачества – небольшой коврик со сложным орнаментом, тканные узорчатые пояса, простынь и скатерть с кружевами ришелье.

Бабушка вынуждена была ютиться где-то и как-то выживать. Один ребёнок, ещё маленьким, умер от голода, старшего сына она отдала временно в интернат, и он всю жизнь не мог ей этого простить.

А мою маму ей приходилось оставлять поначалу в чужом доме, и маленькая девочка сидела весь день тихо в уголке, чтобы только не выгнали на улицу, и ждала, ждала свою маму с работы.

Вскоре бабушку взяли работать воспитательницей и гувернанткой в семью китайского консула, и мама стала воспитываться в семье, где росли два китайских мальчика её возраста.

Они играли и занимались все вместе, потому что жена этого консула была русская, и она хотела привить своим детям русскую культуру при помощи моей бабушки и мамы.

Когда началась война, и мама уже была студенткой, в Семипалатинск стали привозить изголодавшихся людей из блокадного Ленинграда. Во всех учебных заведениях появились учителя ленинградцы – очень умные и высококвалифицированные специалисты. Благодаря их обучению, мама смогла работать в министерстве финансов и ворочать миллионами в восемнадцать лет. Её так и называли – «восемнадцатилетняя миллионерша».

Потом город выделил им комнатёнку в подвале, в который и отец пришёл к маме, ещё будучи студентом, уже после войны, в этом подвале и мы с братом родились.

Несмотря на то, что мама ходила на работу в шляпке с вуалькой и в маникюре, ей приходилось пасти в горах нашу корову, которая, надо сказать, попалась резвая и всё норовила сбежать.

И наша красавица мама, со своими голливудскими достоинствами, в сбившемся на затылок простом платке, в отцовской огромной телогрейке и кирзовых сапогах на босу ногу, гонялась с хворостиной по горам, по долам за своенравной упрямицей, несмотря на угрозу нападения медведей.

Зато корова нагуливала много молока, доили мама с бабушкой конечно вручную. Была у нас и маслобойка и, следовательно, появилось своё масло.

В кухне поставили прялку, на которой бабушка пряла пряжу из своего козьего и гусиного пуха, а мама потом вязала из этих ниток всем тёплые носки и варежки, спасающие нас в сибирские лютые морозы. Развели и гусей, и уток, и кур со злющим петухом, который обязательно нападал на всё движущееся, и в первую очередь на меня, поскольку из всего окружения оказалась я самой маленькой и беззащитной.

Построили зимний тёплый свинарник – как родители потом смеялись, что они в Сибири развели свинство и превратились в куркулей. Значит, у нас уже были свои и мясо, и молоко, и масло, и яйца.

Они выживали, как могли, за всякое дело брались с радостью, даже с каким-то юношеским азартом. Всё было для них впервые, для них, переживших войну, голод, а отец и тяжёлую контузию на фронте.