Может и в драках с ним, выковывалась во мне сила, и доносил-то он на меня родителям, чтобы спасти, пусть и неосознанно, ведь хотел то он им доказать, что я плохая, но этим фактически и спасал. А доносил он частенько, видимо было, что, и это родителями поощрялось. От меня же за это он заслужил хлёсткое «доносчик», в ответ получив прозвище «жирная свинья».

В оправдание скажу, что была я просто плотного телосложения, а он был худ, и бабушка как-то проговорилась, что он, возможно, завидует. Пусть иногда он и перегибал, но я жива, а вот его уже нет.

В Сибири мы попали на строительство Саяно-Шушенской ГЭС. Нам выдали комнату в бараке для строителей с огромным, тёплым коридором, со свежевыкрашенным полом, где зимой разрешалось бегать и шуметь, чем мы, дети и занимались, а нас там было много.

Среди всех выделялся мальчик с ужасным лицом, обваренным кипятком, который пугал нас, и все дружно убегали от него и дразнили его. И мы с братом участвовали в этой дикой травле несчастного мальчика, который хотел со всеми играть.

И никто не сказал нам, что так нельзя, ведь все родители в это время были на работе – они строили ГЭС, которая через некоторое время взорвалась, погибли люди.

Иногда отец приводил всю нашу семью на крутой скалистый обрыв над Енисеем, показывать великое строительство Саяно-Шушенской гидроэлектростанции. Оттуда открывался величественный вид на горы, тайгу и тёмно-синий Енисей.

Ревели гружёные самосвалы, беспрерывно везшие грунт куда-то далеко, бульдозеры и экскаваторы гребли, рыли и грузили. Вся наша котловина цивилизации среди тайги была наполнена гулом машин, криками рабочих, запахами бензина, солярки и ошмётьями грязи, вылетающими из-под колёс натужено урчащих грузовиков, выбирающихся по проторённым колеям наверх, в горы.

А мы с мамой, одевшись в светлые крепдешиновые платьица и соломенные шляпки с ленточками – у мамы сиреневая, у меня голубая, наблюдали этот великий клубок энергий, состоявший из телодвижений, звуков, непонятных слов и команд начальников и прорабов, запахов горячих моторов и снующих машин.

И нам было всё очень хорошо видно сверху – из нашего маленького удивительного островка покоя, с зарослями цветущей черёмухи, найденного родителями над крутым обрывом, нависающим стеной над самой стройкой.

Брат тогда щеголял в шортах, а папа сменил свои экспедиционные ватные штаны и телогрейку с накомарником на шляпу, галстук с костюмом, и рубашку с запонками, которые он не любил, наверное, потому, что не умел ими пользоваться, и все мы дружно помогали ему вдевать их в манжеты. Он был свежевыбрит и надушен популярным тогда тройным одеколоном.

В общем, всё наше семейство составляло некий нелепейший контраст со всеобщей суматохой, творившейся на гигантской стройке, но, наверное, в то же время, праздновался какой-то знаменательный день с флагами и музыкой.

Вокруг высились горы, и тайга подступала к самому посёлку. Иногда в наш городок под названием Майна забредали медведи, или прямо по центральной улице пробегали олени.

По обочинам, непроходимых от густой и вязкой слякоти улиц, строились дощатые тротуары, а на самих дорогах самосвалы погружались по оси в грязевую жижу.

Мама умудрялась цокать каблучками туфелек по свежеоструганным чистым доскам тротуаров на работу. Она одевалась в шёлковое платье и пыльник, кружевные перчатки и фильдеперсовые чулки со швами, державшиеся на круглых розовых резинках, носила маленькую шляпку с вуалькой, делала маникюр, перманент и любила яркую губную помаду.

Мы с братом дожидались её с работы на крыльце. Наконец, хлопала калитка, и она впархивала во двор с огромным кульком белой пастилы, напоминавшей клавиши соседского аккордеона, или со стопой новых больших книжек с красивыми яркими картинками.