— У нас с вашим Михайловым не складываются отношения. — Сжавшись в комочек, падаю на бок, прижимая голову к стеклу боковой дверцы.

Староста, нахмурившись, меня осматривает.

— У вас шапка вся в снегу. — Ухаживает за мной Семён. Заметно волнуясь, сдирает с меня головной убор, трясёт одной рукой, едва не съезжая в кювет. — Сейчас ко мне поедем, я вас чаем напою и обогрею.

Его предложение вызывает истеричный смешок, а Сёма всё никак не отстанет от моей шапки. Конечно, она мокрая, она ведь в снегу побывала. Потом я её нашла и нацепила как есть.

— Всё равно не понимаю. Неужели Михайлов не мог предложить вам горячих напитков? Одеяло? Никакого гостеприимства.

— Напитков? — ещё один смешок, искренний и полудохлый.

Знал бы ты, Семён, что он мне предложил.

— Ну хоть подписал он всё, что вам было нужно?

На этот раз даже смешок не получается.

— Нет.

— Вот же зараза.

Дальше разговаривать желания нет. Да и нос течёт так, что хоть ведро подставляй.

— Вам бы в баньку и пропариться хорошенько. Клин клином вышибают.

Улыбаюсь, кивнув, но только из любезности. Баню я не люблю. А уж перспектива голой париться со старостой меня совсем не привлекает. Я бы уже домой поехала, достаточно намёрзлась за два дня. Да без подписи возвращаться смысла нет.

Дом старосты совсем не похож на дом дикаря. Он большой и светлый, сплошь в пастельных и молочных тонах. Полагаю, что когда-то Семён здесь жил вместе с мамой. Она умерла, и староста продолжает поддерживать её порядок. В интерьере остро ощущается вкус пожилой женщины.

Понятия не имею, почему староста не привёз меня к Степановне, но я не хочу сейчас разбираться. Сил от холода совсем нет. Рада оказаться в тепле. Лишь бы не на улице и не на ветру.

— Вы бы хоть разделись, Забавушка, — смеётся Сёма, наливая мне из большого железного чайника дымящийся горячий чай.

А я не могу, так и сижу за столом в куртке. Дрожащими руками прикасаюсь к горячей кружке, с удовольствием закрываю глаза.

Немного оттаяв, осматриваюсь. На окнах висят белоснежные шторы с каймой с синим рисунком. Их часто стирают, иначе они бы не были такими белыми. На столе такая же скатерть. И даже кресло укрыто чем-то пушистым и светлым. Староста чистюля. Обычно у мужиков, которые гостей приглашают неожиданно, дома бардак. А у Семёна посуда вымыта и веник с совком в углу, как говорится, наготове.

— Вам бы поспать. Дать организму восстановиться. Вы на диване ложитесь, я вас пледом укрою, а сам по делам похожу.

— Мне подпись нужна, — хриплю осипшим голосом.

— Я вам помогу, — стягивает с меня куртку, — вы только поспите, Забавушка. В ногах правды нет. Да и организм окрепнет, придёт в себя.

Мне кажется, я сплю целую вечность, до такой степени быстро я отключаюсь, проваливаясь в глубокий сон. Глаза открываю, только когда вечером Семён радостно объявляет, что мы с ним идём на дискотеку. И что там будет Михайлов. И хотя я не представляю дикаря на танцах, Сёма, как руководитель местного сообщества, утверждает, что это правда. И что он прикажет ему подписать бумаги. Ибо Сёма здесь главный.

Я устаю усмехаться. Но выбора у меня нет.

Знаете, что такое дискотека в деревне? Это когда стоит сарай, именуемый клубом, и в нём доски от прыжков и танцев пружинят. Звучат хиты девяностых, а за зданием все опорожняются. Ну и разборки устраивают, не поделив чью-то жену или подругу.

И самое поганое — эти разборки постоянные, каждую дискотеку. И что в таком деле ничего смешного быть не может по определению, потому что, чуть что, все сразу же друг на друга толпой лезут.

Сарай оказывается довольно просторным и имеет два входа. Мы со старостой идём через центральный. Снимаем верхнюю одежду. Нам предлагают стопочку для разогрева. И, глядя на то, что пьют все, я решаю не отрываться от коллектива.