Приходил, растопырив ходули.
Проходил, как любовь школяра.
Хали-гали, свирель моя, люли.
И в кофре – кобуры кожура.
Туфель стоптанных запах и ворох.
«Все там будем» и – вальс в унисон.
На запястьях – шнурки от кроссовок.
На рогах – штрипки чьих-то кальсон.
Вы назвали меня просто, Филей.
Я ответил огнём кастаньет.
По Москве я лечу дрозофилой.
По Парижу – горжеткой Жоржет.
Иногда же – фанерой, которую
Обкорнал ржавым лобзиком Клим.
Как же пользуем ангелов сворою
Эрегированный херувим.
Вы назвали наш век троглодитом,
Кали Юга ли, Баба Яга – ?
Век же вышел в жилетке, бандитом.
Хлыст и узкий носок сапога.
Качка бёдер и мускулы зада.
«Помпадур» и усы «Сальвадор».
Трубадур, бедокур, Ангел Ада,
Гладиатор, пират, матадор.
На арканах – рабы в чёрной коже.
Среди них – ваш покорный слуга,
Тень хмельного блаженства на роже.
И в носу – золотая серьга.
Вы назвали меня гармонистом.
Раздвигаю гармоний меха
В сладострастном порыве неистовом,
В бутерброде – греха и стиха!
Нефертити
[1]
При переливании из пустого в порожнее
Произошла утруска с усушкою.
Агроном Лысенко победно лизнул мороженое,
Скрестив кукурузу с гишпанской мушкою.
Фукидид Фукидидыч, присев, сделал фуки и дрюки.
Дормидонт Дормидонтыч, танцуя брейк данс, сунет руки в помятые брюки.
Кристобальд Христофорыч смешает картишки, врастая в жабо.
Марианна, пыхтя Беломором, крадёт портмоне из манто…
[2]
Швыряй горстями кокаин —
В толпы́ ликующей когорты.
Порты открыв на серверах,
Ори – до вздутия аорты.
Текут лучи из пирамид.
Куда же? В темя Нефертити.
И мы провидим ход судьбы
За гранью огненной финифти.
И мы предвидим ход конём —
В леса, за грань доски шах-мата.
И мы играем днём с огнём,
Засунув сельдь в карман бушлата.
[3]
У венценосного лица
Весной закапало с конца.
Зимою капало из носа
И шли тунцы, из Барбадоса.
У саблезубого истца
Болели летом чреслеса.
Считал по осени птенцов
Корнелий Усов-Леденцов.
На мо́зги капал капельдинер,
А шпрехшталмейстер шелестел.
Их по реке несло на льдине
На груде неподвижных тел.
Усы Корнелия Камелия
Навздрючивала бриолином.
А параллельно, в это время я
И кол тесал и бил клин клином.
И был пострел, везде поспевший,
Затычкой в бочках пив и вин.
А капельдинер, поседевший,
Сидел на льдине, как пингвин.
[4]
…А, дроболызнув, хлобыстнуть.
А, хлобыснувши, дроболызнуть.
И, изгвоздавшись, взбаламуть
Осевшую на дне бутыли истину.
Лишь нища говн, лишь днища суден.
Вершитель судеб неподсуден.
Великий Кормчий – неподкупен.
Великий Гад – уконтропуплен!
[5]
Длинные скачки́ по поверности свинцового глобуса, тщательно смазанного свиным жиром.
Экклезиастус Эридиус 3-й располосовал сожительницу кожаной плетью.
Юный император, во вкус правленья войдя, закусывает сперму трех кавалергардов вымоченным в бургундском вине инжиром.
Экклезиастус Эридиус 3-й, располосовав сожительницу вто́рую, ищет сожительницу третью.
[6]
Вышла на улицу, жмурясь от солнца ты, несколько эдак помятая.
Улица протекала безотносительно, о твоём экзистенсе навряд ли помя́туя.
Реальность равнодушна к окурку, упавшему на дно бутылки на кухне, зане
Родион печатает одним пальцем ундервудный трендифолос, одновременно старухе и мне.
Пробубнив, опрокинется, проколов, заколо́сится загогулисто, золотисто,
Перевыколпаковавшись, нахохленной выхухолью скукожится в руках аккордеониста.
Чёрный и белый драконы, нажравшись гадости, выписывают восьмерки, потом 69.
Сулейман же с Пантелеймоном пытаются выяснить, где начинается лифисис, где кончается леблять.
Где начинается эмансипация Недотыкомки,
А где стыковка тычинки, пестика, луковки и тыковки.
Вышла на улицу, а последняя утекла в Кривоколенный, да и – с концами!