Выстрелим потом страсти, кинокефалами связанные, на прокрустовом ложе,
Лающими на пролетающих мимо мух и стрекоз.
Выведем строки, зарифмованные по схеме АБАБ, ААББ или АББА.
А после, насытившись, выпишем строк восемнадцать, белым грехом.
Строчки последние две проступят татуировкою на коже выстеганного мною прораба.
Строчка двадцатая будет горбатой невестой, где-то подцепленной лыка не вяжущим женихом…
Этюд о Логосе и прочих материях
Невдохновлён природой пустоты,
Необольщён изнанки обещаньем,
Лишь освещён приполустаночным прощаньем…
Лети, мой призрак, сжав в горсти персты,
Наполненные скудным подаяньем.
Материя, тягуча и густа
Как матерщина – на устах префекта.
Икс, игрек, йод, божественна трифекта.
На этажерку сброшена горжетка
И ждут любви жоржеткины уста.
Черпак, колпак, кому-то – смысл и смак,
Тебе – хрусталь, дробясь пыльцою звёздной.
Раб рифмоплётства, был задушен прозой,
Банальностью, оплошностью курьёзной,
Икс, игрек на заборе. Твёрдый знак.
Твой труд был мавр, давший миру мел.
Стал не у дел, отшлёпан шомполами.
Мы стали шёлковыми, гулко куполами
Пустыми звякали, связавшись рукавами
Пока лосось на блюде индевел.
Сошед с гуся, вода была блестяща.
Реалий пук торчал окрест и далее.
Реле реалий не передавали,
Чуть-чуть зомбировали, несколько скандалили,
Неся желе по венам телеящера.
Челнок, шесток, кому-то – яд и ртуть
Взрастут татуировки – хризантемами.
Жрецы между собой мухлюют с терминами.
Февраль, вдохнувший в город хлад и жуть,
Жонглирует в ночи ветрами северными.
А чистый Логос? Вновь уходит в путь
Сквозь фьорды бухт, ветвистыми расселинами.
Хрустальная балалайка
[1]
Жозефина Горемыкина, каннибалка-лакомка,
Отдайся мне.
Вильгельмина Доремифасолина, хиромант-недотыкомка,
Покайся во сне.
Покайся, тебе… скидка выйдет.
[2]
Патрик Лемаж, московский оборотень, вернись ко мне.
Председатель правления объегоривает всех на свете и женится на свинье.
Интернатный питомец шаманом заводится в печально известные в народе кусты.
Глаза, проклюнувшиеся сквозь скорлупу коросты, пялятся на растопыренные персты.
Скрещиваю бабу Клаву я с Балаклавою, вот же попутал бес!
Смешиваю Филомену я с Агриппиною из-за восьмипудовых веласкесовских телес.
Смешиваю кислое с длинным я, в результате употребления разных типов колёс.
Мчится тачанка с юга, нахлёстывая, из апогея в апофеоз.
Тачанка с юга.
[3]
Киевский дядька дым кольцами серо-сизыми
Нанизывает на нафабренные усы.
Стягами по́ ветру веются мокро его осклизлые
Развешенные на осине трусы.
Зри, как сражается с этою лось осиною,
С дубом бодается глупый телец.
Дядька решает, не подкрепиться ли лососиною,
Выныривая из навешанных на усы колец.
Осень раскинется бузиной в огороде,
Смородин гирляндами, горстями рябин.
Пересчитавши цыплят в курятнике у дяди Володи,
Волк увидит на морду нацеленный карабин.
Жозефину засасывает светом, мистическим и красивым,
В нависший над городом злонамеренное НЛО.
Нам остаётся лишь, запивая котлеты пивом,
Беспомощно регистрировать это зло.
Goodbye, Жозефина.
[4]
Хрустальная балалайка Гаусса
Запиливает мощный дабстеп.
Рок-н-ролл готтентота.
Вчера ты – усталый водитель «Икаруса»…
А завтра – Аменхотеп!
Мечта идиота.
Возвращение Чёрного Духа
Вы назвали меня гедонистом.
Я послал Вас на троицын грех.
Я мечтал – загорелым горнистом.
Я имел у горнистов успех.
Я бродил, словно ёжик в тумане.
Я, икая, Икаром горел.
Я водил, словно вошь на аркане,
Любопытствующий спецотдел.
Окрестили меня маркитантом,
Балагуром на скользкой стезе,
Балансирующим на пуантах,
Крылышкуя, сродни стрекозе.
Стрекозлом, мезозойским складавром,
Я вальсировал, потен и пьян.
Уходил, дело сделавшим мавром,
Утром, ёжась, в промозглый туман.