Чтец немного утомился, речь его стала невнятной, некоторые слова он уже плохо произносил, но, похоже, стих заканчивать не собирался, и хриплые слова продолжали вылетать из его морщинистого рта. Текст совсем стал непонятным. Фэд резко остановился, повторил несколько предыдущих фраз, из которых «Портить им с утра» прозвучала довольно громко, а затем наступила томительная пауза. Собеседники молчали. Облысевший прикрыл ладонью глаза и, казалось, о чём-то задумался. Задумался о чём-то важном, важном для Фэда, и Фэд ждал, что скажет этот «партайгеноссе». Но «партайгеноссе» молчал. Он оправил волосы на затылке, вздохнул и кивнул, словно соглашался с мыслями собеседника. Соглашался молча, как это обычно бывает, когда нечего сказать, когда, может быть, и хочется что-то произнести, но мысли чёткие не появляются и приходится многозначительно молчать.

Облысевший ещё раз кивнул, задумался и вспомнил, как его дядька ловил рыбу на деревенском озере. Дядька, как говорили на деревне, уродился по части ловли рыбы весь в деда. Страсть к этому делу проявилась у него совсем неожиданно в зрелом возрасте. Никто из деревенских и не ожидал, что дядька так увлечётся рыбалкой, что его уловы на простую удочку превзойдут легенды о его деде, который рыбалил весьма успешно. Дед ловил исключительно на хлеб. Ловил с берега, никогда с лодки, и приносил в хату приличного размера плотвицу. Считалось, что дед в деле рыбалки был в некотором роде чудаком, то есть, когда остальные вовсю пользовались сетками, он использовал исключительно удочку. Мужики по весне ловили мерёжами, а дед это не одобрял. Ворчал, что, мол, рыба на нерест, а вы её сеткой, как войной на неё идёте, – неправильно так с рыбой-то, так молодь губите. Деревенские его не понимали и сеточную ловлю свою не бросали.

А дядька увлекался рыбалкой исключительно на удочку, правда, с лодки. К тому времени берега на озере сильно заросли и подойти с удой к воде стало почти невозможно. Те тропочки, дорожки, что раньше когда-то вдоль берегов имелись, заросли за ненадобностью. Народу в деревне поубавилось, рыбарей не стало, один дядька на лето заезжал в гости, да и рыбку тягал помаленьку. Да не помаленьку, с вёдрами рыбы возвращался с озера – вся деревня тогда рыбкой потчевалась. Правда, надо сказать, что в деревне домов-то было в ту пору всего-то числом семь. Захирела деревня-то, а как не захиреть – война через неё прокатилась дважды. Сначала вроде бы не сильно повредилась деревенька, а потом, когда война назад катилась, вся деревня сгорела, и не только она. Много вокруг поселений погорело и не восстановилось, а дядькина восстановилась кое-как, не в полную силу, но жизнь помаленьку возродилась, и дядька любил сюда возвращаться – ведь родина, тянет к ней.

Раненько дядька на рыбалку поднимался – часа в четыре утра. Ещё только-только рассвет займётся, ещё и поплавок на воде еле виден, а дядька уже с удочкой сидит, первую поклёвку ждёт. Туман от воды тёплой, за ночь не остывшей поднимается. Берегов озёрных не видать. Всё молочной, туманной дымкой заволокло. Вода тихая, плотная, тёмная, еле колышется от качания лодки, и вокруг утро раннее начинает просыпаться. Где-то рядом в лесу гукнет птица какая или зверушка. На холме, средь деревенских изб, скотина зашевелится – к выходу в поле готовится – да петухи прокричат. Уже вторые или третьи – значит, пора всем подниматься да дела начинать, что обычно поутру делаются, да и те, что вчера незаконченными остались.