И сегодня после контрастного душа и обязательной медитации я как обычно начала подтягивать эти винтики. И как оказалось не зря.

– Дронов, здравствуй, родной. Я тут поступления просматривала, что у нас по делу Ивановой? Ты вроде мне еще три дня назад доложил, что вопрос решен. А по бумагам не складывается. Как объяснишь?

– Эльвира Натановна, я же вам докладывал. По основному долгу расчет произведен полностью.

– Это я вижу. Что с процентами, родной мой человек?

– Эльвира Натановна, – замялся мой подчиненный, – там такое дело…

– Слушаю внимательно.

– Ну, по факту заемщик не она.

– Да ты что, – изображаю удивление и скорбь.

– Да, – воодушевляется мой недалекий собеседник. Наверное, я была слишком убедительна в разыгрывании драмы, – кредит ее сын брал, а с ним недавно на стройке несчастный случай произошел и он…

– Дронов, – перебиваю я этот словесный поток, – давай по существу. Страховку он не оформил?

Молчание.

– Я не слышу ответа на поставленный вопрос.

– Нет, – наконец цедит Дронов, – отказался.

– А раз отказался, то пусть это будет уроком для всех хитрецов, которые хотят сэкономить пару тысяч на платеже и при этом не боятся подставить своих родственников. Езжай туда, бери пристава и решай вопрос. У него вроде машина осталась?

– Дочь, – сухо отвечают мне, – дочь у него осталась. Ее тоже описываем?

– Если будут принимать к оплате, то опишем. Даже не беспокойся. С места позвонишь, а сейчас бегом вопрос решать.

Кладу на стол телефон и с чувством выполненного долга потягиваюсь. Эх, как же здорово все-таки жить. За спиной слышу чьи-то неуверенные шаги. Разворачиваюсь на табуретке. И нос к носу сталкиваюсь с моим сыном.

– Доброе утро, мамочка, – он подходит и после какой-то неловкой паузы целует меня в щеку, которую я ему подставила.

– Привет, дефективный, – бодро отвечаю ему я и взъерошиваю ему прическу, – а подстричься то тебе не мешало бы, а то скоро косы заплетать будем.

– Это я для роли отращиваю, – сын осторожно снимает мою руку со своей макушки.

– У нас к выпускному вечеру готовится постановка спектакля «Евгений Онегин», я играю Ленского.

– Неудачника, – констатирую я, – даже тут выбрал, тряпку, а не роль.

– Почему это, – он вспыхивает до корней волос, – Ленский честный и порядочный. Он за любовь…

– Пристрелили его, – отмахиваюсь я от сына, – а остальное все меня не интересует. Если бы он был прав, то убил бы Онегина. А раз его убили, значит, он просто неудачник. Надо будет позвонить твоей классной даме, чтоб роль тебе другую дали.

– Зачем? – теперь он побледнел, – не надо. Ты не можешь…

– Я? – я встаю с табуретки и приближаюсь вплотную к сыну, – я чего-то не могу?

– Ну, мама, – кажется, что сейчас он заноет, – ну не надо ну я очень тебя прошу.

– Тряпка, – презрительно сквозь зубы тяну я, – весь в своего отца. Такой же никчемный. Такой же вечный слизняк. Хорошо, что хоть я у вас есть мужик в этой семейке.

– Очень хорошо.

Это еще один бесполезный член общества вмешался в наш разговор. Пока я с сыном провожу воспитательную работу, подкрался так сказать незаметно. Вот чего он меня так раздражает? Вроде бы выходила за него замуж, был мужчина, как мужчина. Нормальный такой. Что с ним сталось за эти годы, что он скукожился весь как старый башмак. Без слез не взглянешь. Ходит и нудит. Нудит и ходит. На сына не ори. В покое его оставь. Не ругайся. В доме не кури. Да если разобраться, то на самом деле это он воспитанием сына должен заниматься. Если он сам не учит, не воспитывает, то кто должен мужика растить, если не я. Как же он меня бесит иногда. Даже просто своим видом, своей походкой. Одеждой этой своей. Работой своей. Учитель рисования. Я думала, он художником станет. А он как был никто так никто и остался. И на все у него один ответ. «Не ругайся». Да если только захочу, я такой ор подниму, стекла в доме вылетят. На Марс. Я всегда права. И все, что есть мое.