Сервант под стать остальной мебели и задвинут в угол. На обоях над ним, и в простенке с дверью темные пятна от картин или фотографий. Вряд ли это были рамки гражданки Моро. Что бы так выцвести обоям, картинки должны провисеть лет пять, не меньше… Стеклянные раздвижные створки в серванте сдвинуты к середине. Полки заставлены разнокалиберной посудой, вплотную: рюмки, чайные чашки, два стакана тонкого стекла в старинных серебряных подстаканниках, из которых возможно пили чай еще при царе; рядом пепельница в виде милиционера, обнимающего кастрюлю, настольная зажигалка под старинный дуэльный пистолет – китайская поделка с претензией на качество. От стекла, граней, завитушек, фигурок, красок зарябило в глазах. На правом фланге, внизу – граненый стакан с нарисованными мерными метками: 50, 75, 100, 150, 200… Ну и ну! Вещами явно пользовались: в милицейской кастрюльке – остатки пепла, стаканы захватаны, с потеками, изящная чашка тонкого фарфора, невесть как попавшая в допотопный сервант, по виду едва ли не с графского стола, но с отбитым краем. Хм, держать в доме битую посуду – дурная примета…

Старшинов представил, как гражданка Моро, придерживая блюдечко не толще бумажного листа, тянулась губами к краю чашки, в которой дымился ароматный чай. Потом наливала из пол литры ровно по мерке «100» в стакан и, оттопырив мизинчик с наманикюренным ногтем, привычно опрокидывала водку в рот. Щелкала зажигалка-пистолет, и пепел просыпался в кастрюльку глиняного «мента», взгляд, преломленный толстыми линзами, упирается в разложенные на столе карты Таро, а пальцы тем временем теребят вот эту металлическую штучку, назначение которой участковый не знает, но, похоже, старинную.

Бред…

Но и на коллекцию всё это не походило. За коллекциями следят трепетно, хранят бережно, протирают, расставляют, сдувают пылинки.

Вот этажерка в углу заставлена не меньше серванта, но в нагромождении предметов угадывается система. На самом верху, на вязаной салфетке, чем-то напоминающей вологодские кружева, дугообразная рамка из органического стекла без фотографии. В такую вставляют снимки дорогих сердцу людей, держат на видном месте, но эта пуста. Марка производителя в зеркальном отражении выбита в левом нижнем углу и залита бронзовой краской. Ниже две мягких игрушки: потрепанный медвежонок с глазами пуговицами, ровесник Старшинова, а то и старше, и совсем новый, в бейсболке и с бутылкой кока-колы в мохнатых лапах. На полку ниже, меж четырьмя стойками втиснута низкая плетеная корзинка с какой-то икебаной – сухая трава точит во все стороны, мелкие сухие цветки островками гнездятся меж округлых камешков, на самом большом тускло поблескивает перстень с печаткой. Основание этажерки утопает в россыпи разноцветных упаковок, не помещающихся на нижней полке, а перед этим отвалом горделиво возвышается розовый пластиковый член с яйцами. Секунду спустя Старшинов сообразил, что разноцветные пакетики и коробочки, ничто иное как упаковки презервативов…

Участковый сдвинул фуражку на затылок…

Что за черт!? Не то что бы Старшинова покоробило, – видали и не такое! – но очень уж неожиданно. Он еще раз бегло осмотрел полки серванта, этажерки, перевел взгляд далее. Тяжелые зеленые портьеры на окне с широким ламбрекеном – свисающие кисти в облезшей позолоте. В складках ткани залегли густые тени. В другом углу торшер с цилиндрическим узким абажуром, затянутым сморщенной, – бумагой? тканью? – серого цвета с бледно-синим орнаментом: что-то азиатское. Вид переплетений бесконечных синих полосок, что-то задел в душе, коснулся каких-то струнок, шевельнул в голове закупоренные сосуды, проталкивая через бляшки кровь. Старшинов подошел ближе и даже протянул руку, чтобы коснуться, вспомнить,…