Так продолжалось пару месяцев, пока нечто – не столько шум, сколько импульс, больше похожий на невидимое прикосновение к плечу, на бессловесный шепот, уверяющий, что «судьба в той стороне», – заставило меня оторвать взгляд от полированной столешницы, которую Крэйг изрезал многочисленными изображениями члена с яйцами, и обернуться к девочке в противоположном углу класса, которую я по привычке считала «новенькой», хотя она пришла к нам в сентябре. Глаза у нее были широко открыты, она смотрела на стол Крэйга, а потом перевела взгляд на меня. Губы ее скривились в усмешке, а когда через мгновение учитель объявил, что время вышло, она подняла руку и заявила, что молитва в школе, пусть даже безмолвная, – это незаконно.

Лэйси Шамплейн отличалась именем стриптизерши и гардеробом дальнобойщика – сплошь фланелевые рубашки и тяжелые армейские ботинки (застрявшие, как и мы, в том месте, которое Лэйси позднее назвала задницей Западной Пенсильвании[2]), в которых мы еще не распознали декларацию приверженности гранжу. Новая ученица в школе, где вот уже четыре года не было новичков, классификации она не поддавалась. В ней чувствовалась какая-то неукротимость, служившая дополнительной зашитой, благодаря чему Лэйси стала двуногим эквивалентом Крэйговой парты, куда можно взглянуть разве что украдкой. Теперь же я смотрела на нее в упор, гадая, как ей удается сохранять самообладание под грозным взглядом мистера Каллахана.

– У вас есть претензии к Господу? – поинтересовался он.

Каллахан также преподавал историю и славился тем, что мог запросто пропустить какое-нибудь десятилетие или войну ради разглагольствований, какая чушь это радиоуглеродное датирование, или что даже все случайные мутации, вместе взятые, не способны объяснить эволюцию человеческого глаза.

– У меня есть претензии к вам, когда вы задаете подобный вопрос в здании, построенном на деньги налогоплательщиков.

У Лэйси Шамплейн были темные, практически черные вьющиеся волосы, обрамляющие лицо и остриженные до подбородка в стиле эмансипе. Бледная кожа, кроваво-красные губы – ей даже не надо было наряжаться готом, готическая внешность досталась ей от природы, по праву вампирского рождения. Ногти у нее были того же цвета, что губы, как и высокие ботинки на шнуровке до лодыжек, словно предназначенные для того, чтобы громко топать. И если мое тело представляло собой несуразную совокупность бугров и провалов, она обладала тем, что вполне можно назвать фигурой: все выпуклости и впадинки были нужных форм и размеров.

– Другие возражения с галерки будут? – осведомился учитель и медленно, одного за другим, оглядел нас, выжидая, отважится ли кто-нибудь поднять руку. Взгляд Каллахана уже не был насколько пугающим, как до того утра, когда он сообщил, что Крэйг не вернулся, – в тот день его лицо словно распалось на части и уже никогда не собралось вновь, хотя выглядел учитель достаточно сурово, чтобы все прикусили языки. С победной улыбкой, будто выиграв раунд боя, Каллахан сообщил Лэйси, что она вольна уйти, если молитва ее напрягает.

Она и ушла. По слухам, сначала заглянула в библиотеку, а потом прямиком направилась в кабинет директора со сводом конституционных прав в одной руке и телефонным номером Американского союза защиты гражданских свобод в другой. Так закончилось недолгое увлечение старшей школы Батл-Крика безмолвными молитвами.

Мне казалось, что наш обмен взглядами повлечет какие-нибудь последствия, раз он уже спровоцировал бунт. Я начала следить за Лэйси, ожидая получить подтверждение тому, что между нами появилась связь. Если она и заметила мое внимание, то виду не подала и, когда я оглядывалась на нее, никогда не смотрела в мою сторону. Наконец я почувствовала себя полной дурой и, чтобы не оказаться в положении жалкого изгоя, который переплавляет крохи мимолетной встречи в изощренные фантазии о тесной дружбе, официально забыла о существовании Лэйси Шамплейн.