Вынимаю свою девочку из кроватки, сажусь кормить, и сразу Тимур заходит. Я под пеленкой грудь прячу, как будто дочку укрываю, а он мне в глаза смотрит. Становится надо мной, как гора нависает. У меня сердце стучит еле-еле, ну не могу я привыкнуть к тому, что он смотрит, как я кормлю.

А он берется за пеленку, в глаза мне заглядывает и спрашивает – негромко, чтобы девочку нашу не напугать.

– Можно?..

Киваю несмело и отпускаю пеленку. Тим садится на корточки и смотрит, как забавно дочка работает отъевшимися щечками, и улыбается. Я никак не могу привыкнуть к его улыбке, у него такие красивые ямочки, как и у его дочери. Он гладит ее по личику, а она начинает его руки отпихивать и недовольно бубнить.

– Ты что ругаешься, как бабуська старая, – смеется Тим и накрывает ладонью ее темноволосую пушистую головку.

Замираю, когда его пальцы касаются моей груди. Вмиг начинают предательски неметь ноги, дрожать руки, по позвоночнику вниз стекает горячая волна и собирается внизу влажной лужицей.

Только этого мне еще не хватало, чтобы снова проснулись те чувства, которые успешно заглушились во мне беременностью и родами. Я не хочу больше, чтобы мое тело подчинялось одному только взгляду или звуку голоса. Я больше не хочу хотеть Тимура Талерова.

Отвожу взгляд и смотрю в стенку. Я всего лишь кормлю свою дочь, и моя грудь – исключительно устройство для выработки молока. Не хочу вспоминать, какие ощущения мне дарили губы и руки Тимура, когда…

– Я еду ее регистрировать, Ника, – Тим поднимается и оглаживает джинсы, а я на минутку забываюсь и залипаю на его прокачанных ногах и совсем не специально задерживаюсь взглядом на ширинке. А незачем становится прямо напротив меня… – Ты меня слышишь, Ника? Ты уже думала, как хотела бы назвать дочку?

До меня доходит, что Тимур спрашивает моего мнения, а вдогонку я еще и соображаю, что он до сих пор не зарегистрировал ребенка. Значит… Значит, он у меня ее не отбирал?

– Да, – сглатываю, – думала. Но тебе может не понравиться. Оно не очень современное, но так звали мою маму. Я хотела бы назвать ее Полинкой. Полечкой.

Тимур наклоняется, хватает меня за плечи и сдавливает так, что я невольно вскрикиваю. Боюсь, что напугала ребенка, но малышка увлеченно ест, пытаясь поймать меня за выбившуюся прядь.

– Это… – он тоже сглатывает. – Это очень красивое имя, Ника. Мне оно нравится.

Облегченно выдыхаю и не могу понять, почему он не отпускает меня и продолжает сверлить взглядом, в котором плещется что-то незнакомое. Непонятное. Необъяснимое.

Наконец отрывисто отнимает ладони и потирает их, будто получил ожог. Разворачивается, уходит, и тогда я решаюсь. Как в ледяную воду бросаюсь, но я слишком много об этом думала, чтобы сейчас промолчать.

– Тим, – окликаю, и, когда он оборачивается, спрашиваю, старательно тараща глаза, чтобы не зажмуриться, – а под какой фамилией ты хочешь записать Полинку?

Тимур

Я ее чуть не поцеловал. С размаху в меня влетела, вообще не смотрит, куда бежит. Как меня увидела, руки выставила вперед и чуть не загремела вниз по ступенькам.

Успел поймать, а у нее поясок слетел, халат нараспашку, и там… Короче, я чуть прямо на лестнице не сдал в штаны биоматериал для спермограммы, потому что под халатиком у Ники не было вообще ничего. Она только из душа выскочила, влажная еще, вот я и уплыл.

И ладно бы думал, что это она меня соблазняет, хоть немного легче бы стало. Нет, она услышала, что малявка пищит, и понеслась. Я не смог сдержаться, зажал ее на ступеньках и смотрел.

Смотрел, как глазищи сверкают, как грудь вздымается и опадает – запыхалась девочка. Вот и у меня все дыбом поднялось, а чтоб опало – это надо к себе возвращаться и в душ идти. И не факт, что надолго поможет. Кто мог подумать, что проживание в одном доме с матерью моего ребенка превратится в такую пытку?