Она перестает отрывать мои руки, но свои не убирает, так и держится за мои ладони. Боюсь спугнуть, но все же отвожу с ее спины одуренно пахнущие волосы и утыкаюсь лицом в затылок.

Чувствую каждым нервом, как напряжение постепенно ее отпускает, она обмякает в моих руках, опускается на подушку. Медленно выдыхаю, делаю глубокий вдох и, найдя ее руки, переплетаю пальцы.

Все. Она в коконе, она вся обвита моим телом, с трудом сдерживаюсь, чтобы на закинуть на нее ногу, прижав к себе по всей длине. Потому что дальше уже рукой подать до секса. Не совсем, конечно, рукой. Но если и есть способ похерить то хрупкое и призрачное, что возникло сейчас между нами, это как раз он и есть.

В сон проваливаюсь мгновенно. Снится как обычно полный бред, и я даже рад, что просыпаюсь. Просыпаюсь оттого, что мне жарко. И не потому, что на полу тепло, хоть ковер толстый и ворсистый. А от того, что прижимающаяся ко мне во сне Ника горячая как печка.

***

Доминика

Открываю глаза и не могу понять, где я. В комнате полумрак, горит ночник, который обычно стоит в детской, но это не Полинкина комната. Подо мной широкая кровать, а не мой узкий диванчик. И когда глаза привыкают к темноте, понимаю, что я в спальне Тимура.

Слышу сбоку сопение, осторожно поворачиваю голову, и меня накрывает волна нежности. Рядом возле меня спит Полинка, укрытая детским одеяльцем, а по другую сторону от дочки спит Тимур.

Быстро ощупываю себя — я лежу в постели, под одеялом. На мне моя ночная трикотажная пижама, сухая. Хорошо помню ощущения, будто плаваю в луже. И помню, как Тимур меня обтирал и переодевал.

Он спит на животе, с его стороны постель не разобрана. Они такие смешные с Полькой во сне, у них одинаковые выражения лица — насупленные, серьезные. Протягиваю руку и глажу дочку по пухлой щечке — она уже стала как хомячок. Смешная моя девочка…

Убираю руку, устаю. Глаза закрываются. Помню, что я легла спать возле кровати Полинки, чтобы мерить ей температуру. Потом пришел Тимур, лег возле меня, укрыл нас одеялом, и я прижалась к нему, потому что замерзла.

Мне было очень холодно, я не могла согреться. Тим что-то говорил, тормошил меня, а у меня ресницы будто склеились, не получалось открыть глаза. Он меня поднял и понес куда-то.

Дальше помню урывками. Приглушенные голоса, один строгий, женский, незнакомый. Второй встревоженный, Тимура.

— Вирусная инфекция, если не будет осложнений, температура может держаться от трех до пяти дней. Но девочка истощена, она же кормит, Тимур Демьянович, ей отдых нужен и хорошее питание, а такое впечатление, что она у вас в две смены на заводе впахивает. Ну вы же старше, должны быть ответственнее. Сами встаньте ночью к ребенку или ночную няню наймите. А жене дайте выспаться.

Не понимаю, когда Тимур успел жениться, но подумать об этом не успеваю, проваливаюсь в сон. Когда просыпаюсь, мне снова восемь лет, я в больнице, и Тимур пришел меня проведать. Теперь я не отпущу его, не дам уйти. Цепляюсь за руку, а когда он наклоняется, хватаю за шею.

— Тим… апельсины. Я хочу… И чай, с малиной… Ты приносил мне.

Меня приподнимают сильные руки, сухие губы прикладываются ко лбу. Тимур бережно обнимает и шепчет в макушку:

— Нельзя тебе, маленькая, они аллергенные, Польку может посыпать. А чай не я приносил, а Робби, он там переживает. Сейчас скажу, чтобы принесли, не хочу тебя оставлять, очень высокая температура.

В его голосе столько нежности и заботы, что меня затапливает чувство, которое я столько времени старательно прятала. Трусь об его подбородок щекой и улыбаюсь.

— Тим, я тоже... Тоже буду… заботиться…