…Уж не знаю, насколько помогло происшествие с Кларой росту моей популярности, но я как-то быстро перезнакомилась почти со всеми сёстрами монастыря, и большинство относились ко мне доброжелательно или нейтрально. Но ближе всех, конечно, была Табея. Она следила за тем, чтобы я была сыта, не поднимала тяжёлые вёдра, не позволяла мне подолгу бывать на морозе или ветру – всё-таки одёжка монастырская аскетична, нет в ней утеплителей и мехов – наставляла в жизненной мудрости, что меня забавляло. Откуда у отшельницы, спрятавшейся от простой земной жизни, могут быть навыки выживания среди человеческой стаи? Всё же монастырский уклад от мирского сильно отличался.

За хлопотами вживания две недели, определённые Кларе для наказания, пролетели для меня незаметно. Даже удивилась, увидев кастеляншу на утренней службе. Женщина ещё больше осунулась и сильнее посерела лицом. Но, кажется, кроме меня жалости к ней никто не чувствовал. Это как же надо было насолить окружающим, чтобы заслужить такое отношение к себе?

Тем временем зима хоть и неохотно, но начала отступать. Под горячими солнечными лучами проседали сугробы, обнажая на пригорках редкие пока проталины.

– Пора стойла для коров готовить, – как-то утром объявила скотница. – Завтра-послезавтра пригонят кормилиц, надобно будет хорошо обустроить.

– Монастырь коров купил? – полюбопытничала я.

– Зачем? – удивилась вопросу Табея. – У нас большое стадо, только ферма в селе устроена. Здесь ни места нет, ни людей для ухода не хватит. А там крестьянки со скотиной возятся за плату малую. Молоко в сыроварню сдают, а сколько-то каждый день в монастырь привозят – и на кухню, и в лечебницу для болящих. Но на весеннюю и осеннюю распутицу, когда телега с бидонами молока через грязь не проедет, двух дойных коровушек к нам пригоняют. Тут мы уже сами их обихаживаем, доим. Без молочка не страдаем. Да ненадолго это – не больше месяца. Потом, как дороги укатают и ездить легко станет, в стадо возвращают, а мы только с козочками возиться станем.

Коров пригнали через день. На первый взгляд, были они хоть и уставшие после перехода, но вполне себе довольные жизнью. Вот только когда Табея через несколько дней пришла поутру доить бурёнок, то ахнула, схватилась за голову и принялась ругаться так, что у меня, много лет проработавшей со строителями, челюсть отвалилась: «Ну ничего себе тётка загибы выдаёт!»

– Что случилось, матушка?

Первый раз «матушкой» Табею я назвала шутя, когда она в очередной раз квочкой хлопотала вокруг меня. Но женщина от такого обращения растрогалась до слёз, и я поняла, что больше так шутить не стоит, и уже всерьёз время от времени обращалась к ней этим тёплым и душевным словом.

И вот смотрю сейчас на расстроенное лицо доброй женщины и не могу понять, что её заставило так выражаться.

– Они нам больных коров пригнали! Сама на вымя посмотри. А я-то думаю, что животинки в последние дни такие беспокойные. Доятся неохотно.

Присела и глянула куда указывала скотница. Похоже, в прошлой жизни я была неплохой помощницей Насте, когда она деревенский скот лечила, и многое из практики запомнила. У коров начиналась оспа. Это не та человеческая, что одну половину населения средневековых стран безжалостно выкашивала, а вторую оставляла с лицами, изуродованными страшными шрамами, – но та, что стала основой для вариоляции населения английским врачом Эдвардом Дженнером. Вспомнив о чёрной оспе, уже захотела материться я.

Живу беспечно, не думая о том, что тельце моё ни разу ни от какой заразы не привито. А ведь гуляет по этому миру сия страшная зараза. И во дворце, и в городах, где бывала, и в монастыре я видела следы ужасной болезни на лицах. Повезло некоторым – переболели, выжили и теперь могут не бояться очередного поветрия. А я в число счастливчиков не попадаю. Надо срочно исправлять это. Тем более что случай подходящий. И побеспокоиться стоит не только о себе, но и о сёстрах монастырских. Случись что – они в первых рядах бросятся ухаживать за больными. Ничем не защищённые, сами заразятся и погибнут в мучениях.