Сямбель, будто чувствуя мое недомогание, тихо мяукает, трется об ногу, а потом запрыгивает на колени, секунды две топчется, укладывается и затихает.

– Ничего у нас не вышло, дружочек, – жалуюсь ему, зарываясь в мягкую теплую шерстку. – Ничего. Не удивлюсь, если эти изверги потребуют с нас публичных извинений.

Отклоняю голову назад и, упираясь затылком в стену, прикрываю глаза. Слезы не заставляют себя долго ждать, прорываются горькими потоками, стекают по щекам и шее, чертя кривые дорожки, и тут же впитываются в высокую горловину водолазки.

Горько и обидно. За себя, за Ждану, за Марко, за всех пострадавших девочек, и даже за Джастину, у которой вполне могло что-то получиться и Милсом. Могло, но теперь мы об этом никогда не узнаем.

Хлюпаю носом, который под слезоточив быстро забивается и перестает дышать, и размыкаю губы, чтобы выпустить из себя жалостливый выдох.

Перед глазами возникает заплаканное лицо подруги, ее общий измученный вид и темные круги под глазами. И совесть тут же дает о себе знать очередным спазмом. А все потому, что от шока, когда судья вынес свой сумасшедший вердикт, и от догадки, кто может быть причастен к смерти Милса, я с ней даже толком не поговорила, не выспросила подробностей похода в полицию, а лишь вскользь попрощалась и сбежала. Мне срочно требовался свежий воздух, не пропитанный смрадом обмана, подкупа и преступлений.

Нащупав телефон в кармане, достаю его и, недолго думая, набираю Джастине сообщение: «Прости, что сбежала, перенервничала. Позвоню завтра, дочурке привет».

Ответ прилетает минут через десять «Я все понимаю и не сержусь. До завтра».

Выдыхаю чуть свободнее и вновь прикрываю глаза. Теперь перед глазами встают два мерзавца, чьи лица я не забуду до тех пор, пока не отомщу. Лощеные пижоны, холеные, упакованные c иголочки, наглые, чванливые, высокомерные и заносчивые. За все время, пока шли заседания, я лишь пару раз сумела поймать крохи беспокойства на их зажравшихся от наглости и произвола лицах. Никакой паники, никакого осознания собственной жестокости и желания признать себя виновными, никакого прозрения, что они играют ни в игрушки, а живыми людьми. Нелюди. Твари. Бессердечные твари.

Ну ничего, у меня будет шанс отыграться. Главное, верить, что все получится.

– Пойдем-ка, Сямбель, в кровать, иначе прямо тут усну, – аккуратно опускаю четвероногого любимца на пол, поднимаю брошенную рядом одежду и иду в комнату.

Желания ужинать нет совершенно. Хочется залезть в теплую постель, свить гнездо из пухового одеяла и подушек и спрятаться в них с головой. Этим и занимаюсь.

Хорошо, что завтра выходной и к студентам шагать на пары не нужно. Отосплюсь, а потом спокойно решу, как действовать дальше.

А на сегодня всё. Батарейки сели.

***

Новый день начинается совершенно по незапланированному сценарию.

В восемь десять звонит сотовый. Настойчиво звонит. Дважды. Потому что в первый раз я не успеваю к нему подойти, как вызов прекращается. Зато второй раздается почти сразу.

«Номер не определен».

Высвечивается на экране. И я пару секунд сверлю эту надпись взглядом, надеясь, что она вот-вот сменится и покажет набор хоть каких-то цифр, однако, чуда не происходит.

– Слушаю, – все-таки решаю удовлетворить собственное любопытство, а заодно успокоить упертого названивающего.

– Мисс Эванс, – произносит неизвестный низким уверенным голосом, давая сразу понять, что он не спрашивает, а точно знает: трубку сняла я. – Следователь Прикс беспокоит. Сегодня с десяти до двенадцати жду Вас на Олберри, 23. Кабинет сто два.

Четко, по-военному сухо. Он не уточняет, удобно ли мне назначенное время, и буду ли я свободна, будто и так все знает наперед. Это настораживает и мобилизует голову стряхнуть остатки сна и начать работать.