Как вдруг доктор вскочил, прошел к двери, где повесил шубу, поспешно надел ее, надвинул шапку.

“Прощайте, Эрик Густав! – вскричал он. – Поеду домой!”

Он отворил дверь и вышел в переднюю, а папенька, конечно, поспешил за ним следом и сказал:

“Доктор, голубчик, погодите! Пусть сперва подадут санки. Вернитесь в дом, а я пошлю в людскую сказать конюху, чтобы запрягал!”

Но доктор торопливо отворил входную дверь.

“Я и сам могу сходить в людскую! – сказал он. – Дольше оставаться не стану. Если еще посижу здесь да послушаю “Марсельезу”, так тоже свихнусь на французах, как и вы все!”

Нынче суббота, и за обедом маменька сказала, что, коль скоро урокам на сегодня конец – по субботам во второй половине дня мы всегда свободны, – погода чудесная и дороги отличные, она подумала, что тетушка Ловиса и Алина Лаурелль вполне могли бы прокатиться в санях, немножко движения им не повредит. Дело в том, что тетя Августа из Гордшё обещала маменьке образцы хлопчатобумажных тканей, и хорошо бы за ними съездить. Задерживаться в Гордшё особо не стоит, незачем тете Августе приглашать их на ужин. Выпьют кофе – и домой.

Тетушка и Алина собрались и в половине четвертого отправились в путь. Потом папенька прислал за мной и Анной, велел прийти к нему в контору, надобно сверить страховки от пожара. Папенька занимается в Эстра-Эмтервике всеми страховками от пожара, и по каждой усадьбе должно иметь три страховых полиса, причем совершенно одинаковых и без единой помарки.

Мы сидим в конторе за большим письменным столом, и перед каждой из нас лежит большой страховой полис. И обе мы считаем необычайно важным, что нам позволено помочь папеньке со сверкою.

Папенька читает:

– “Новое – 1. Исправность – i. Старое – Vi. Крыша: береста и торф”.

Так повторяется от полиса к полису, совершенно без изменений, но нам все равно интересно. Папенька говорит, что Анна – инспектор Нюман, а я – Эрик из Кортеруда, ведь обыкновенно именно эти двое помогают ему со сверкой. Если я нахожу ошибку, он говорит:

– Молодец, Эрик из Кортеруда, хвалю за внимательность! – И звучит это так весело, что мы, откинувшись на спинки стульев, поневоле громко хохочем.

Как вдруг в разгар этих занятий дверь конторы отворяется, входит какой-то господин в длинной черной шубе, дорожном шарфе домашней вязки и в шапке из тюленьей шкуры. Борода и брови у него так заиндевели, что поначалу мы его не узнаём, лишь немного погодя обнаруживаем, что это инженер Фрюкберг из Гресмарка, который обычно каждое 17 августа приезжает потанцевать и посмотреть любительский спектакль.

Поздоровавшись с папенькой, с Анной и со мною, инженер Фрюкберг говорит, что вроде бы слыхал, будто у папеньки в нынешнем году замечательно уродился овес. И спрашивает, нельзя ли ему прикупить немного на посев, потому что в Гресмарке минувшей осенью овсы начисто вымерзли.

Папенька тотчас откладывает страховые полисы и отсылает нас с Анной к маменьке сказать, чтобы она угостила инженера Фрюкберга кофеем. Мы бежим в большой дом с посланием, а поскольку тетушка Ловиса в отъезде, помогаем экономке колоть сахар и раскладывать печенье.

Мы считаем, что приготовили замечательный кофейный стол, но, когда инженер Фрюкберг входит в залу и бросает взгляд на угощение, вид у него несколько разочарованный.

– Разве не все твои дамы пьют кофе? – говорит он папеньке. – Здесь всего три чашки.

– Отчего же, – отвечает папенька, – этим искусством они все владеют. Но моя сестра и гувернантка уехали в Гордшё. Так что придется тебе довольствоваться только нами.

Забавно, что инженер Фрюкберг, мужчина крупный, сильный, с длинной черной окладистой бородой, в которой даже заметна легкая проседь, способен так огорчиться оттого, что тетушка Ловиса и Алина Лаурелль уехали в Гордшё. Сперва он несколько раз быстро моргает, потом достает большой носовой платок красного шелка и раз-другой промокает лоб и лицо. А когда подставляет маменьке чашку, чтобы она налила ему кофе, мы слышим, как дребезжит ложечка на блюдце.