– На гангстера, – сказала я наконец. – Разве что солнечных очков не хватает.

Жан Поль слегка улыбнулся и выпустил струйку дыма, образовавшую вокруг его лица голубое облачко.

– Как это у вас, американцев, говорится? «Не судите о содержании книги по ее обложке», – так, кажется?

– Туше, – улыбнулась я.

– Так что же вы делаете во Франции, Элла Турнье?

– Мой муж архитектор. Он работает в строительной фирме в Тулузе.

– А здесь вы почему?

– Нам захотелось пожить в маленьком городке, так, для разнообразия. Раньше мы жили в Сан-Франциско, выросла я в Бостоне.

– Я спросил, вы здесь почему?

– А-а… – Я помолчала. – Да просто потому, что здесь мой муж.

Он приподнял брови и затушил сигарету.

– То есть я хочу сказать, что я охотно согласилась приехать сюда. Я была рада переменить обстановку.

– Были рады или рады сейчас?

– У вас превосходный английский, – фыркнула я. – Где занимались?

– Я прожил два года в Нью-Йорке. Учился в Колумбийском университете на библиотекаря.

– Что-что? Жили в Нью-Йорке, а потом приехали жить сюда?

– Сначала в Ним, а потом сюда, именно так. – Он улыбнулся. – А что в этом удивительного, Элла Турнье? Здесь мой дом.

Честно говоря, мне надоела эта «Элла Турнье». Он смотрел на меня с той же улыбкой, непроницаемой и снисходительной, какая играла у него на губах в библиотеке, при первой встрече. Хорошо, что я не видела, как он выписывал мне читательский билет, – вполне вероятно, в его исполнении это был такой же царственный жест.

Я резко поднялась и пошарила в кошельке, отыскивая мелочь.

– Славно поболтали, но мне пора. – Я положила деньги на стол.

Жан Поль посмотрел на горстку монет, нахмурился и едва заметно покачал головой. Я покраснела, сгребла монеты и направилась к выходу.

– Au revoir, Ella Tournier. Надеюсь, вам понравится Генри Джеймс.

Я круто обернулась:

– Слушайте, почему вы с таким нажимом повторяете мою фамилию?

Он откинулся на спинку стула. В глаза ему ударило солнце, и выражения лица я не уловила.

– Так вы скорее привыкнете к ней. И она действительно станет вашим именем.

Из-за забастовки почтовых работников ответное письмо кузена Жакоба Турнье пришло с запозданием, только первого июня, через месяц после моего послания. В конверт были вложены две страницы, покрытые крупным, почти не поддающимся расшифровке почерком. Положив рядом словарь, я принялась за работу, но она оказалась настольно трудной, что после неудачных попыток отыскать несколько слов я остановилась и решила попытать счастья в библиотеке с ее куда более полным словарем.

Когда я вошла в зал, Жан Поль, сидя за столом, разговаривал с каким-то мужчиной. В манерах его и выражении лица ничего не изменилось, но когда я проходила мимо, он поднял на меня взгляд – я отметила это с удовлетворением. Взяв с полки несколько словарей, я села за стол спиной к нему, злясь на себя, что уделяю ему слишком много внимания.

В библиотеке дело пошло веселее, впрочем, и в этих словарях нескольких слов не нашлось, а еще больше – я просто не сумела разобрать. Промучившись над одним абзацем минут пятнадцать, я в изнеможении откинулась на спинку стула и в этот самый момент слева от себя заметила Жана Поля. Прислонившись к стене, он смотрел на меня, и на губах его играла улыбка столь сардоническая, что захотелось ударить его.

Я вскочила на ноги, подтолкнула письмо в его сторону и прошипела:

– Сами попробуйте.

Он взял письмо, бегло просмотрел его и кивнул:

– Оставьте. В среду увидимся в кафе.

В среду утром он сидел за тем же столиком, на том же стуле, но небо нынче было затянуто облаками, и красноватые пузыри на поверхности воды не вздувались. На сей раз я села не рядом, а напротив, спиной к реке и лицом к нему. В кафе было пусто: официант, читавший газету, проследил взглядом, как я сажусь, и, уловив мой кивок, отложил ее в сторону.