На следующее утро дед подробно расспрашивает, как живут казахи, что нового в степи, хорошо ли перелетовали овцы-козы. Отец отвечает лишь короткими «да», «нет».

Дед, понурившись, умолкает. Потом поднимает голову, спрашивает:

– Сколько побудешь дома?

– Три дня, – твердо отвечает отец.

Бабушка говорит сквозь слезы:

– Пусть сопутствуют тебе, сынок. Радость и удача! Где бы ты ни был, был бы ты здоров и невредим. Пусть голова твоя будет тверже камня! Я молюсь за тебя в пору каждого из пяти намазов. Будь осмотрителен, сын мой. Дурных людей много, беги от них дальше. Держись ближе к своим. Будь здоров и невредим, поручаю тебя аллаху!.. – Всхлипывая, она встает и идет на кухню к матери.

Дед, молча выжидавший, опустив голову, принимается наставлять сына:

– Недругов много, они есть всюду. Дружи только с достойными. Води знакомство с казахами. Казахи – народ добрый, отзывчивый. Мне часто приходилось иметь дело с ними, они любят мир, спокойствие, – особо подчеркивает дед. – Не груби, будь ласковым, обходительным. Я знаю тебя, дерзок ты очень. И попировать не прочь, знаю.

Отец нетерпеливо перебивает.

– Ладно, ладно. Хватит уже!

Он торопливо пьет крепкий, как яд, чай в прикуску с сахаром, встает и уходит в чайхану.

Я тоже убегаю на улицу.

Октябрь. В воздухе веет прохладой. Свежей позолотой отливают урюковые деревья, яблони, тополи. Коврами из листьев устлана земля. Синее-синее небо. Солнце ласковое. Стаи облаков плывут в вышине…

Все, у кого были загородные усадьбы, вернулись в город. На улице шум, гвалт. Подростки играют в ашички, ссорятся, дерутся. Малыши мечут орехи. Я тотчас достаю из кармана горсть орехов и тоже вступаю в игру.

Отец, возвращаясь с базара, неожиданно останавливается, протягивает мне пару новеньких сияющих калош:

– На, надевай!

Крепко прижимая к груди подарок, я невольно бросаю взгляд на свои запыленные до колен ноги, тут же одну за другой ополаскиваю их в ледяной воде арыка и надеваю калоши. Лепечу, задыхаясь от радости:

– Кажется, велики чуточку.

– Ничего, сын, с ичигами будут в самый раз, – ласково говорит отец.

Я мчусь домой, бегу на кухню к матери, занятой приготовлением плова. Кричу с ходу:

– Мама, мама! Смотрите, хорошие? – и поочередно показываю надетые на ноги калоши. – Я завтра же пойду к дедушке-суфию и получу от него ичиги!

– Да ну? – взглянув на калоши, улыбается мать. – Дай бог…

На террасе отец рассказывает что-то деду, смеется. Сегодня у него хорошее настроение.

А дед вздыхает:

– Стар стал я, слаб стал, мочи нет. К концу подходит жизнь…

– Вы еще крепки, полны сил, вид у вас хороший, – говорит отец мягко.

– Э-э… какая там сила, какая крепость! – возражает дед. – Да, именно так, выдохся я. На молитву кое-как схожу – и все. Как восьмой десяток переступил, и засел сиднем. Ты теперь почаще наведывайся, сын. Слышишь?

– Заботы, отец, что я могу поделать? Ни конь подо мной, ни сам я не знаем покоя. То в степь скачешь на базар в четверг, то в Шаробхану, то в Турбат … Я и сам с радостью бы приезжал чаще, да возможности нет. Долгов много. Вот и сегодня товару в долг набрал… – смущенно говорит отец.

Дед долго сидит молча, задумавшись о чем-то. Потом уходит на молитву.

Наутро, еще затемно, отец уезжает на своем сильном иноходце.

Просыпаюсь однажды утром, а кругом белым-бело. С неба, кружась, падают пушистые хлопья снега, слышится тихий, приглушенный шум ветра. Вороны каркают, уже затеяли свою, воронью игру: то взмывают и, радуясь, парят, широко распахнув крылья, то важно, вперевалку, расхаживают по снегу; иные ссорятся из-за костей.

Мать с бабушкой в калошах на босу ногу, поскрипывая снегом и поеживаясь от холода, убирают двор, террасу: кошмы и одеяла уносят в дом, разную утварь со двора – на кухню.