– Э-э – машет рукой дед, не поднимая задумчиво опущенных глаз. – нашла о чем говорить! Вся жизнь прошла на коне, на верблюде. И в дождь и в снег по горам, по степям скитался. Добывать на жизнь – дело не легкое, эх-хе!.. – И, видимо позабыв, о чем шла речь, продолжает с увлечением: – Лошадь, она, должен сказать, редкостная тварь. Конь в горах, в степи – вернейший друг человека. Так и кажется, что сердце коня бьется вместе с сердцем всадника. Я сам много раз испытал это в своих странствованиях. Даже навоз коня – сокровище. На кизяк ли употребишь его для очага, на другое что. Особенно в дехканском хозяйстве – навоз, что редкостный перл. Слыхал я, будто и у лекарей конский навоз ценится чуть ли ни на вес золота. А кумыс кобылий – из лекарств лекарство. Эх, был бы он сейчас, припал бы к чаше с жадностью – и пил бы, пил!.. Особенно в бою или на улаке конь – бедняга – прямо-таки в ярость впадает. Думается, что и радости в коне больше, чем в человеке. Особенно, если на иноходце едешь – благодать! Коней-орлов, иноходцев повидал я довольно, вспомнишь – и то радостно. Говорят, и у святого Али был конь, Дульдуль, как орел, стремительный. – Помолчав немного, дед вдруг вспоминает о верблюдах. – Однако и верблюд в степи, скажем, или в пустыне, к примеру, что великая река – все ему нипочем. В степи ему довольно сухой колючки. Три дня, четыре дня едешь по пустыне, ни капли воды, а он, бедняга, терпит. Солнце палит, как в преисподней, а верблюду – хоть бы что! Из молока верблюжьего напиток делается, кумран, приятный на вкус. Довольно видал я, довольно пивал. Помнишь, старая, вдруг верблюдица наша разродилась? Ребятишки, женщины так радовались! Что конфетка с бахромой верблюжонок был, помнишь?

– Как же, помню. Такой славный был: глаза большие, а сам ласковый, понятливый и такой милый –не налюбуешься, – говорит бабушка, улыбаясь. – И молока верблюжьего довелось отведать.

Глаза деда влажнеют. Он ведет речь дальше:

– Да, только человек, поездивший на верблюде, может знать, чего он стоит, на что он способен. Эхэ, прошла жизнь, как вода, промчалась-миновала. Вспыхнула, блеснула молнией – и погасла.

Бабушка хмурится:

– Э, зачем роптать? Благодарить надо аллаха – восьмой десяток доживаете. Поели, попили, немалые годы пожили…

Дед чуть приметно улыбается, пальцами расчесывая белую бороду:

– Я вообще говорю, старая. Дожить бы. Говорю, до свадьбы внуков.

– Ишь, а потом и на невесток внуков посмотреть захочется, – насмешливо кривит губы бабушка. – Старикам всем жизнь сладкой кажется, хочется пожить подольше.

– Дедушка, – говорю я, – вы только и знаете, рассказываете про верблюдов, расхваливаете давние времена. А мне не верблюды нужны, а загородняя усадьба нужна. Смотрите, какая здесь жара, как в аду. А за городом на просторе – хорошо! Ветерок прохладный подувает. Много воды. Дыней, арбузов много. А винограда и того больше. Была бы у нас хоть маленькая загородная усадьба, я сам насадил бы там самых лучших персиков, черешни, урюка. А потом такого бы винограда завел – залюбуешься!..

Дед задыхается от смеха:

– Э, сынок, о чем это говоришь ты? Простор расхваливаешь. Да кому же и знать прелести просторов, как не мне! Денег нет – будь они прокляты! А на загородный сад деньги нужны, малыш. Вот, когда вырастешь, станешь добытчиком, сам приобретешь себе за городом райский сад!

Я молчу. Хмурясь, некоторое время прислушиваюсь к разговору деда с бабушкой. Потом, выбрав подходящую минуту, прошу деда:

– На гузаре дыни появились – и такие сладкие! Идемте, дедушка!

– Э-э, оставь, сынок. Дыни еще не поспели, потерпи. Да и денег нет у меня, – говорит дед.