Отец пишет исследовательскую книгу Борчалинского уезда, поясняет мама. Месяцами пропадает там. Я так люблю, когда читают вслух из его записок.

– Это не сказки, дочка, это жизнь. Вынимает портсигар, открывает его. А ну-ка, сбегай в кабинет, там у меня на столе коробка с папиросами. Принеси её.

– Сейчас, – вскакивает первой Соня.

– Нет, подожди, – говорит он и кладет руку мне на плечо. – Лучше ты принеси.

Мне страшно идти одной в дом, но стыдно признаться. Смотрю с сомнением. Он как бы не замечает моего взгляда.

– Иди! Иди! – настаивает. – Ты ведь не боишься?

– Ну, конечно нет, – решительно бегу к калитке, выходящей на двор. Теперь уже меня не видно из беседки, и я сразу останавливаюсь. К горлу подкатывается ком и мешает дышать. В доме темно. От него тянет таким холодом.

– Иди! Иди! – доносится издали голос отца.

Подбегаю к лестнице балкона, оглядываюсь.

Впереди – сплошная тьма. Но назад вернуться уже не могу.

На цыпочках поднимаюсь по лестнице на балкон. Вместо окон тёмные провалы. Зашуршало на кухне. От страха присела на корточки. Вслушиваюсь. Подошла к двери столовой.

Скрипнула половица. Почему, когда все дома – половицы не трещат, по углам никто не прячется?!

«Ты у меня храбрая», – вспоминаю слова отца. Бросаюсь в темноту.

Самое страшное в кабинете. Там совсем темно.

Подбегаю к письменному столу, пальцами нащупываю коробку с папиросами… Отдышалась.

Подхожу к беседке. Отец смотрит на меня и улыбается.

– Спасибо, дочка! – говорит он и сажает рядом с собой.

– Закалка номер один? – смеется дядя Серго и чокается с отцом.

– Спать! Спать! – кричит нянька и тащит Ляльку домой.

Она упирается, плачет. Прижимаюсь просительно к отцу. Он позволяет посидеть ещё немного.

Часто не понимаю, о чём говорят взрослые.

Витя в первый раз долго, почти как взрослый возбужденно говорил.

Как он неожиданно вырос. Голос как у взрослого мужчины. Хотя у него ещё нет бороды и усов. Каждое утро бреется, не скрываясь курит папиросы.

– Да не только в России неспокойно, – говорит мама. Даже у нас. Я говорю о Баку, Батуми. А что в деревнях?

У меня слипаются глаза. Засыпаю, и просыпаюсь. И только чувствую во сне, как он берёт меня на руки.

Лялька поднимает голову от подушки. Лицо у нее красное, глаза маленькие. Она покачивает головой и вдруг тоненьким жалобным голоском, растягивая слова, запевает песню, которую недавно слышали в деревне:

С ужасом смотрю на неё Уж не сошла с ума!

– Лялька! Лялька! Что с тобой? – испуганно кричу, хватаю за руки.

Она вырывается и продолжает.

Мама испуганно вбегает в комнату и наклоняется над Лялькой.

– Господи! Боже мой! Нянька, да как же ты не досмотрела? В открытую дверь в столовую мне виден стол, графин и недопитый стакан с вином.

Мама хватает Ляльку и мчится на балкон.

– Нашатырного спирта! Скорей! – кричит она.

– Не надо волноваться, Катя-джан, – уговаривает маму дядя Котэ. – Девочка немного выпила – все пройдёт. Вино кровь зажигает.

На балконе становится тише. Лялька успокаивается. Решаю: «Буду каждый день пить вино, чтобы кровь зажглась».

Плохо спала. Во сне вспыхивали пожары…

Лето в Манглисе.

За два дня до переезда на дачу началась суматоха. В комнаты вносились ящики, чемоданы, корзины. В них укладывали посуду, продукты, платья и белье. Весь пол завален стружками и бумагой.

Соня всё время с книгой на чердаке, чтобы не возиться с укладкой вещей. Наташа помогает маме. Лялька и я бегаем по комнатам. Милка и Топсик вместе с нами.

– Идите в сад, – ворчит нянька!