Значит, встретила Иза своего избранника. Только, видать, приключилось с ней неладное – из последних сил ведь дошла до Самалы. Сак сокрушённо качал головой, когда закутывал Изу в вышитое рунами покрывало – мёртвых надо скорее укрывать от только и ждущих своего часа жадных льяхов. Не прикроешь умершему лицо вовремя, глядишь – через малую толику времени откроются на месте человеческих глаз белёсые буркалы чудовища. Знал об этом старый знахарь лучше всех, ему ж приходилось льяхов из тел мертвецов жгучими травяными настоями выгонять. Но не потому вздыхал тяжело Сак. Иза не только исхудала до крайности, под роскошным меховым платьем было женское тело изранено так, что не понять, как вообще выжила. Что же за беда стряслась у виеров? Что за лютый враг объявился у бесстрашных золотых рысей?

Некому было ответить на этот вопрос. Иза унесла тайну Двуликих в могилу, а её маленькая зеленоглазая дочка ещё не умела говорить.

– Дедушка! Смотри, как я умею, дедушка!

Сак с трудом разогнулся, прикрыл лицо ладонью от слепящего солнца. На диво скорой выдалась нынешняя весна, махом высушило тёплыми ветрами скудную каменистую землю, за один день покрылись изумрудной зеленью склоны холмов. Знай успевай собирать нужные для настоев травы, пока не сожгло их неистовым солнечным жаром.

По зелёной траве словно огненный вихрь прокатился – рыжеволосая Рут, дочь Изы и оставшегося безымянным виера. Девчушка прижилась у старого знахаря, не захотела уходить к звавшей её в богатый дом родне по матери. Учил её Сак всему, что сам знал, и не мог нарадоваться острому глазу да пытливому уму маленькой Виер-Яртыш. Всё и обо всём хотела знать Рут – о чём волны шелестят, по кому чайки плачут, куда солнце уходит, когда опускается на землю тёмная ночь. Рассказывал ей Сак о явном и тайном, и с трепетом ждал, когда же проснётся в зеленоглазой малышке золотой зверь, наследие могучего виера. Только шли своим чередом вёсны да зимы, а Рут ничем не отличалась от обычного человеческого ребёнка, разве что зубы поострее были да временами еле заметные полоски рыжеватой шерсти проступали на тощей спине вдоль торчащих позвонков.

– Смотри, дедушка!

Рут подпрыгнула и перекувыркнулась в воздухе. Старик ахнул и засмеялся. Вот озорунья, до чего ж гибкая да ладная! Ещё совсем немного – и войдёт в молодую несравненную стать, не одно мужское сердце заставит то замирать, то из груди рваться.

– Шею не сверни, баловница!

– Не сверну, дедушка!

Никто в Самале уже не помнил, как взрослеют Виер-Яртыши. Самым старым из ныне живущих здесь был Сак, но даже он мало что знал. Говаривали, дальше по побережью есть поселение, где старинные свитки хранятся, на листах, из нерпичьих шкур выделанных. Туда надо идти. А то вдруг какой обряд есть, без которого так и не проснётся золотая рысь в Рут?

Вот дособирает целебные весенние травы Сак, сварит побольше зелий, чтобы хватило внучке его, Юне, что на время за деда останется жить в маленьком доме под скалой – и отправятся знахарь с дарёнушкой в путь-дорогу.

– А ты на самом деле такой, как про тебя говорят, Комеш-Кар-суми?

– Какой?

– С ледяным сердцем. Ни на одну девушку смотреть не хочешь, любить себя не дозволяешь?

– Правда. Подними подол повыше, Айнагуль-джан. Не больно?

– Щекотно…

Уж трижды три раза Аэ и Ухира прошли Небесной Тропой над Ураз-Теримой с того дня, как умерла старая Зейфира. Провожали ведунью все от мала до велика, много слёз благодарных было пролито над её могилой. Всех нынешних ураз-теримчан знала Зейфира-суми с рождения, каждому хоть раз в жизни да помогла. Один только Олесь не плакал, прощаясь с наставницей. Потому что к тому дню уже разучился плакать.