Ни машин, ни людей… Он снова повернулся к дому (и к кладбищу) лицом. Как такое вообще может быть?

Впрочем… Поначалу ему показалось, что сумерки и близость кладбища сыграли с ним дурную шутку. Вадим прищурился… Так и есть – метрах в двадцати, у самого забора, прямо на пожухлой траве стоял низенький табурет, на котором примостилась женщина в черном платье и черном платке. Перед нею у самой дороги на земле стояло металлическое ведро, из которого бесформенными кляксами в темнеющем воздухе торчали цветы.

Вадим с трудом поборол желание протереть глаза, как в детстве. Он готов был поклясться, что еще минуту тому назад никакой старухи у забора не было. Да и кому вообще взбредет в голову продавать цветы на ночь глядя? Тем более так далеко от входа… Нет, дорогие товарищи, вся эта история из рук вон!

Он сделал несколько шагов к старухе, скорее удивленный, чем напуганный, и споткнулся, когда навстречу ему из густой травы выросла черная тень.

Он остановился, ощущая все то же удивление, смешанное с растущим страхом. Существо, напротив, сделало шаг навстречу, оказавшись между ним и старухой.

– Сидеть! Сидеть!

Вадим опешил от совершенно нелепой команды в свой адрес, но почти сразу сообразил, что она относится к крупному, несуразно длинному псу, напоминающему таксу-переростка.

Пес тотчас же сел, все еще оставаясь прямо на пути Вадима, и широко зевнул.

– Вы не бойтесь его! – высокий женский голос неприятно вибрировал в тишине, – не тронет. Он вас не тронет! Идите, всем нужны цветы!

Не совсем понимая, зачем он это делает, Вадим приблизился к женщине. Проходя мимо пса, он постарался не выдавать страха; животные его чуют за версту.

Впрочем, животное и ухом не повело. Пес, демонстрируя полное равнодушие к происходящему, уставился на забор и более напоминал статую, выполненную скульптором-дилетантом, не разбирающимся в пропорциях, чем живое существо. В сгущающихся сумерках его шерсть казалась почти черной и почему-то мокрой. Вадим поборол бредовое желание прикоснуться к собаке и прошел мимо.

– Ну же, – зачастила, не давая вставить и слова, старуха, – выбирайте гвоздички! Вам кому? Матушке? Или сестре? Кто умер?

Вадим уставился на нее, не веря собственным ушам. Теперь, когда он подошел почти вплотную, оказалось, что перед ним вовсе не старуха. Женщине было немногим более тридцати – сумерки и платок, скрывающий волосы и большую часть лица, создавали обманчивое впечатление. Вадиму показалось, что правая щека женщины была несколько деформирована, словно ее кто-то жевал.

– Умер?

– Кто? – продолжала допытываться с пристрастием она.

Вадим смотрел на черные кляксы цветов, торчащие из ведра. Поначалу он думал, что это гвоздики, несомненно гвоздики. Но стоило присмотреться…

Вновь накатило отвращение. Цветочный запах был невероятно сильным, забивался в ноздри плотным, вязким комом. Ему стало тяжело дышать.

– Никто не умер, – наконец ответил Вадим. Теперь ему очень хотелось уйти, но отчего-то он был уверен, что стоит ему отвернуться, как старуха… или все же – не старуха… натравит на него свою дворнягу.

– Обязательно кто-то умер, – настырно продолжала уговаривать женщина, – всегда кто-то умер. Вот! – она протянула тонкую, неестественно белую руку и выбрала несколько гвоздик из ведра, – возьмите эти. Они прелестны, не правда ли? – она протянула цветы, и Вадим инстинктивно сделал шаг назад, оказавшись одной ногой на дороге.

Женщина рассмеялась.

– Всегда нужно иметь под рукой гвоздики, – выдохнула она, – вы пробовали есть кладбищенские цветы?

– Я опаздываю… – Вадим и сам понимал, как нелепо и жалко звучит его голос. Спиной он ощущал упрямый, злой взгляд дома. Он сделал еще шаг назад и теперь находился прямо на полустершейся линии, разделяющей дорогу на две части. Сквозь растрескавшийся асфальт тут и там пробивалась редкая трава.