На улице было свежо и тихо. Алекс поддерживал своего друга и потом спросил:

– Что там с Кэтти?

– Вот представь, – начал несколько издалека Майк, – Значит, её уже собрали к помолвке, приданое, то да сё. Жених – старая жаба – ждет всех в своём замке. А тут я – прямо с корабля – суровый брат из Terrible Russia. Кэтти бросается мне в ноги, говорит, что Пэмброка никогда не полюбит, что заболеет и умрет, если выйдет замуж. Ну я, естественно, говорю: «What’s the f*ck?» жениху, туда-сюда, добиваюсь отсрочки, убеждаю отца, что нечего торопиться. И вот я здесь…

– Браво, Майк, ты умница, – произнес вышедший покурить на свежий воздух Жанно. – А я свою сестру…

Он заплакал в голос.

– А кто хотел Эрику повыгоднее замуж продать? – проговорил Бенкендорф сквозь зубы.

– Альхен! Да, моя вина! Она любила Петрарка!

– Вот вам и «здрасьте», – пробормотал Воронцов. – Что так?

– А жених её стреляться хочет! – продолжал Жанно. – Что же мне делать?

– Только не самоубивайся, ты нам нужен, – проговорил Алекс.

Вскоре к ним присоединился Марин, который, зачерпув горсть ещё не растаявшего снега, потёр им лоб.

– Башка моя разбитая трещит, мочи нет, – пробормотал он. – А там вообще Содом и Гоморра. Дым коромыслом.

– Сколько времени? – Алекс повернулся к Петрарку.

– Да уж шестой час, – проговорил он. – Скинемся по пять копеек, и в наш дом придет завтрак.

– А где же у тебя еда, Серж? – спросил настороженным тоном Жанно.

– Игнатка, ирод окаянный, всё сожрал, – поморщился Марин.

– Ага, сейчас мы скинемся, и вместо завтрака будет твоему служителю опохмел, – усмехнулся Лёвенштерн.

– Игнатка вообще нынче валяется дохлым телом, – сомневающимся тоном отвечал Серж. – До завтрака не очнётся.

– Не понимаю, как ты его держишь? – возмутился Алекс. – Особенно после того как он тебя умирающего обобрал.

– Я добрый, – слабо проговорил Марин. – Зато он хорошо умеет просить прощение и давить на жалость. Эх, погубит меня сердце!

– И меня, – тихо проговорил Жанно.

Вскоре Алекс ушёл, и они остались вдвоем.

– Дела такие, – сказал Лёвенштерн. – Эрика любила тебя.

– Зачем же пошла за Ливена-третьего? – спросил Марин спокойно и как-то равнодушно. Впрочем, его равнодушный тон показался барону в чём-то наигранным.

– Повинюсь. Наверное, хотела порадовать меня, – Жанно снова зажег трубку. – Исполнить мою волю. Но от тебя я жестокости не ожидал.

– А я не ожидал такой жестокости от тебя сейчас, – ответил Петрарк.

После этой фразы Лёвенштерн понял – если он еще что-нибудь скажет, то рассорится с приятелем навеки, и его бестактность можно будет смыть только кровью. А этого ему не хотелось.

– Откуда ты это узнал? – спросил Марин.

– Мне достались письма. Я их сжёг, так что не беспокойся…

– Зря сжёг. У твоей сестры был талант.

– К чему? – удивленно спросил Жанно.

– К литературе, – Петрарк посмотрел на него как-то опечаленно, и Лёвенштерн в свете наступающего утра сумел разглядеть, что не так уж он и молод, этот его друг, который, казалось, вечно шёл по жизни смеясь, всегда держа наготове острое словцо и улыбку. Возможно, тяжкое ранение так на него подействовало, а может быть, просто тот факт, что ему летом исполнялось уже тридцать лет.

Он счёл нужным промолчать.

– Я, пожалуй, пойду, – произнес Жанно, чувствуя, что трусит перед чем-то важным.

Приятель его ничего не отвечал. Лицо его было несколько обречённым, словно он посмотрел в глаза собственной смерти – и увидел в них сочувствие к собственной участи, желание избавить его от мук.

– Удачи в твоей блестящей жизни, – сказал, наконец, Марин.

– Прощай, – почему-то произнес Лёвенштерн в ответ. Не «до встречи», как обычно.