Хищный оскал изменил ее лицо. Она отвернулась. Слез не было. Чувств не было. И горя тоже не было. Им на смену пришли равнодушие и пустота.

Катя достала из шкафчика эластичные бинты: «Привет, друзья мои. Мы снова с вами вместе, теперь вы будете меня охранять все девять месяцев».

Когда отец узнал о том, что его младшая дочь беременна и нужно дать согласие на искусственные роды, случился скандал.

Он отвел Зинаиду Степановну на кухню, прикрыл дверь и дал волю своему копившемуся столько лет гневу:

– Какая же ты тварь! Подлая. Ты мне испоганила всю жизнь, я бы уже давно отсидел за то, что… Такую тварь как ты! Зачем я женился на тебе тогда?! Чего боялся?! Уже давно бы вышел! – Он не кричал, но говорил очень громко, вены на его шее вздулись от распирающего его возмущения.

Мать молчала.

– Ненавижу тебя, ненавижу! Если бы ты знала, как ты мне отвратительна была всю жизнь. Если бы знала! Все! На этом конец, – он замахнулся на нее с перекошенным от гнева лицом, но в последний момент сдержался, только с отвращением сплюнул супруге под ноги. А потом стремительно вышел из кухни. Через мгновенье входная дверь громко хлопнула.

С тех пор, он все реже и реже стал ночевать дома. Спал отдельно от жены. У него был такой устрашающий вид, что Катя с матерью старались не попадаться ему на глаза.

А Зинаида Степановна после этого замкнулась в себе. Перестала обращать внимание на Катерину вовсе. Теперь, каждый раз, когда они сталкивались в коридоре или на кухне, она шарахалась от нее, как от прокаженной.

Катя опять оказалась предоставлена сама себе. Она жила в квартире, где теперь царила равнодушная ко всему тишина.

Так что Митька-Кедро, с которым она познакомилась спустя месяц после операции, подвернулся как нельзя кстати. Он веселил ее своим неуклюжим поведением. Кормил ее, когда мать забывала купить продукты, а, может, и специально это делала. Научил ее пить вино, от которого у Кати приятно кружилась голова. Словом, он стал для нее настоящей отдушиной. Катя его не любила. Ей просто было хорошо с ним, весело и спокойно. Их тайное место на крыше, где они проводили иногда и ночи, было для нее в разы роднее, чем квартира, в которой прошло ее детство.

– Митька, а ты когда-нибудь задумывался о детях? – отпивая из бутылки абхазское «Лыхны», спросила Катя.

– О каких детях? Вообще о детях? Конечно! Дети – цветы нашей жизни! Или ягоды? Не, на самом деле, дети – самая большая нелепость нашей жизни!

Катя засмеялась.

– Почему?

– Если мы все равно умрем, зачем рождаться вообще?

– Ну-у-у-у… Не знаю.

Он перехватил у нее бутылку и отхлебнул из горлышка.

– Вот и я не знаю, зачем рожать детей, которые все равно умрут. Чтобы каждый день потом думать про их смерть? Нелепость.

Митька потянулся на матрасе, который приволок из батиного гаража.

– Давай лучше музыку послушаем, я тут новые треки закачал, – он сел, достал телефон и включил рэп.

– Кайф! – он смотрел на Катю, раскачиваясь в такт речитатива.

– Иди ко мне, – Катя потянула его за свитер. Ее взгляд не нуждался ни в каких словах.

Она вернулась домой под утро. Не расправляя постель, легла и задумалась: зачем ей все это нужно? Действительно, зачем она родилась на этот свет?

Иван лежал с открытыми глазами. Рядом тихонько посапывала Маша. Он не сомкнул в эту ночь глаз. Мысли, одна за другой, рисовали в его голове причудливые лабиринты. Он с остервенением искал выход, перебирал варианты и каждый раз натыкался на глухую стену горького осознания. Решение он принял сразу. Да он даже его и не принимал. Оно было заложено в нем изначально, каким-то невидимым кодом.