Принесли заказанное. Рено разлил коньяк по рюмкам. Мы молча выпили. Они оба ели сосредоточенно, так, как-будто в этом был весь смысл нашей встречи. Я пил холодное пиво и наблюдал, как работает в зале Тоня. Мы выпили ещё по одному разу, после чего Рено встал и ушёл в сторону выхода, где был бар и туалеты. Губат отложил вилку и нож и вопросительно уставился на меня. Я подождал мгновение, вытащил из нагрудного кармана фотографию и положил её возле его рюмки.

– Я частный детектив. Этот человек живёт в городе Н. Мой заказчик попросил найти человека, кто смог бы выполнить одну опасную работу.

Слово «убить» я выговорить не мог. Губат скептически посмотрел на меня.

– Его надо убрать? – вопрос прозвучал так буднично, как будто речь шла о чём-то обыденном.

Я кивнул. Он взял двумя пальцами фотографию и долго смотрел на неё.

– Что у тебя есть о нём?

– Всё. Адрес, привычки, где он бывает ночью, какой дорогой уходит из дома и какой возвращается, время ухода, и время прихода домой.

Губат ткнул пальцем в сторону бара, где обслуживал посетителей пожилой узбек.

– Завтра отдашь ему конверт.

– Сколько это будет стоить?

– Двадцать пять тысяч долларов.

Он поймал мой недоумённый взгляд, неожиданно улыбнулся и сказал по-немецки:

– Sonderangebot.

Губат налил себе и мне по полрюмке коньяку, выпил, поднялся из-за стола, вытащил из бумажника несколько долларовых бумажек, положил их под свою тарелку и сказал:

– Оставь свой германский телефон у бармена. Через три-четыре недели тебе позвонят.

Рено он не стал ждать, а сразу ушёл. Когда он проходил мимо столиков в зале, мужчины, сидевшие за ними, приподнимались, уважительно здороваясь с ним. Он слегка кивал в ответ и, нигде не задерживаясь, вышел из ресторана. Когда Рено вернулся из туалета, он даже не удивился отсутствию Губата. Мы выпили ещё по полной рюмке и стали вспоминать времена, когда существовал ещё наш трест, когда мы были заняты, казалось, настоящей работой, когда мы ещё верили в полезность того, что мы делали. Сейчас, с высоты прошедших лет, мы стали понимать, до какой степени наивны мы были раньше.

В этот раз я снова напился. Может быть, во мне всё больше просыпалась совесть, сопротивлявшаяся тому, что я делал. Чем ближе я был к своей цели, тем сильнее рос во мне внутренний протест. Единственным способом уйти от этого был алкоголь. Я никогда не был пьяницей, но теперь вливал в себя пиво, коньяк или водку без счёта, не думая о завтрашней головной боле, о приступах язвы в желудке и об удивлённых и осуждающих взглядах жены Жандарбека.

К двум часам ночи Рено уже был не в состоянии что-то говорить. Бармен с помощью официанта вывели его на улицу, и кто-то знакомый увёз его домой. Я сидел в своей затемнённой кабине и пьяно наблюдал, как Тоня рассчитывалась с последними посетителями ресторана. Она выглядела устало. Белая блузка местами плотно прилегала к потному телу и когда она, подпрыгивая на своих голенастых ногах, шла к буфету, соски её грудей мелко подрагивали. Во мне просыпалось желание. Мне хотелось потрогать эти упругие соски, целовать их, гладить её бёдра и обнимать узкую талию. Мне казалось, я снова в девятом классе стою у стены в коридоре и завистливо смотрю, как десятиклассник Петя, лучший футболист школы, обнимает в укромном месте, за гардеробом, первую красавицу школы.

Она пришла ко мне, когда музыканты собрали уже свои инструменты. В зале никого не было. Бармен у стойки буфета подсчитывал выручку. Из кухни слышался стук посуды. Я выглядел, наверное, смешно, потому что Тоня с улыбкой смотрела на меня. С трудом ворачая языком, я спросил: