– При чём тут Анна Арменовна? – насторожилась Аня, которая ходила в ту же театральную студию, что и Ева. – Ты там где?

– Неважно, начинайте! – Ева торопливо отключила звук.

Аня пожала плечами и произнесла в общую трансляцию:

– Гриша, выдвигайся!

Григорий горестно вздохнул, с трудом выбрался из-под горки и неторопливо зашагал по площадке. Посреди жаркого московского июня он колоритно смотрелся в дождевике, сапогах, защитном шлеме и с зонтиком.

Он надеялся, что зрителей не будет. Маленькая девочка в песочнице под грибком была слишком увлечена уничтожением песочного бункера, её мама уткнулась в телефон, а больше никто на площадку не выходил. Но тут из-под сводов пыльной сирени, будто засадный полк в Куликовской битве, выступила местная бабушка. В белом халате в синий горошек, шаркающей кавалерийской походкой она дошагала до скамейки, уселась на неё, прищурилась, высмотрела Григория и начала пристально за ним наблюдать.

Гриша проковылял по дорожке, дошёл до проезжей части, развернулся и двинулся назад. Взмокшей шуршащей спиной он ощущал на себе неотступный взгляд бабушки. Клим очертил ему небольшой пятачок, на котором следовало кружиться, но чётких инструкций не дал. «Ходи, – сказал, – естественно, будь собой».

Если бы Гриша был собой, то сейчас лежал бы на кровати и закидывал в клюв Терёши жареные семечки, а в колонках играло бы что-нибудь расслабляющее, прохладное. Но он, словно курица, запекаемая в рукаве, – обливается потом и, кажется, уже практически достиг готовности.

Тополиный пух летел в нос, полупрозрачный зонтик, как линза, собирал солнечные лучи. Гриша вновь развернулся и запнулся о бордюр. «Сапоги, – со страданием подумал он, – зря я надел сапоги».

– Ходит и ходит, – долетел до него неодобрительный голос.

Гриша похолодел, но головы не повернул. «Не подавай виду, Гриша, не выказывай слабости». Известно, что львы в жаркой саванне выбирают жертв среди больных и слабых животных. Тех, кто не может убежать. Тех, кто спотыкается. Тех, кто в сапогах…

Он невозмутимо пошёл назад. Там, в тени дерева – его сестра с телескопом, там – прохлада и бутылочка воды, которую он припас. Он просто туда идёт…

– Ходит туда-сюда! – Голос стал громче. – Это я тебе говорю! Ты чего тут ходишь с зонтиком?

Гриша медленно обернулся. Он слабая больная зебра в дождевике. Оставьте его, пусть стервятники разорвут его тело, пусть дождь омоет его белые косточки…

– Да я просто… я гуляю, – пролепетал он. Внутри головы гудело, снаружи головы немилосердно чесалось.

– А чего в сапогах? – допытывалась бабушка.

Гриша облизал пересохшие, будто пески пустыни Каракум, губы.

– Фильм, – выдохнул он. Мысль его, подстёгнутая солнцем и обезвоживанием, совершила неожиданный цирковой кульбит.

– Чего?

– Мы тут фильм снимаем! – чётко произнёс Григорий.

– Какой фильм? Про детей? Добрый? – Бабушка недоверчиво прищурилась.

– Очень добрый! – вдохновенно продолжил Гриша. – Как раньше снимали, в СССР. Про мальчика… в жёлтом дождевике… которого утащил клоун. Злобный клоун, который живёт под землёй. Правда, он не совсем клоун, он инопланетянин в образе клоуна.

Бабушка заморгала, но сказать ничего не успела – на асфальте, прямо возле Григория, с громким хлопком взорвалась водяная бомба. Гриша отпрянул, заметался по площадке. О том, что делать, когда начнут бомбить, они с Климом не договаривались, в голове билась лишь одна мысль: веди себя естественно. Вот он вполне естественно и прыгал, как заяц, из стороны в сторону, а вокруг рвались снаряды.

Грише показалось, что их упало не меньше сотни. Аня, правда, утверждала, что три, но подсчёт она проводила потом, когда они вышли считать раны и товарищей, а к тому моменту часть пятен наверняка уже высохла.