Поморщившись как от зубной боли, Илья выругался вслух, но уже громко, зло и отчаянно.

Забирать искры души у мертвых и отдавать их живым он научился. Криво, косо, как попало, но пока никто не жаловался.

Угум, потому что Илья это антикоммунистическое умение тщательно скрывал. А выжившие списывали на чудо, но никак не на доходягу-санитара с памятью как у рыбки.

Илья и сам списывал это на чудо, совпадение. Потому что принимать этот бред серьезно ему не позволял и так слабый рассудок, усугубленный провалами в памяти.

Он, как будто бы, воображал себе эти темные искорки, которые зачерпнул у мертвого тела (ага, женщина и вовсе не старая, как показалась сначала, а долго болевшая). Подержал, согревая эти огоньки, дождался (хоть времени было в обрез) когда они посветлеют и перелил/пересыпал/подарил младенцу (Ага, это девочка, а по энергетическому кружеву родня женщине и близкая, скорее всего дочь. Что ж возможно болезнь матери было и не болезнь, а беременность в тяжелых условиях войны).

Ребенок слабо, как котенок пискнул и зашевелился.

– Вот только не реви, – попросил Илья. – Начальник поезда этого не любит. – Младенец крякнул и прислушался, будто понимал что-то своим крохотным мозгом. Илья приободрился: – Вот так, правильно, будешь хорошей девочкой и мы покатаемся на поезде. Ту-ту-у, чух-чух-чух, ту-ту…

Он прижал к себе этот дурнопахнущий (запах, привычный для любого санитара, который уже не замечал) сверток и поискал документы и памятные вещи. Хорошо бы, чтобы девочка выросла под своим настоящим именем и хранила в памяти вещь из дома или от мамы. Пришлось потревожить мертвеца еще раз, снимая с нее длинную, с кисточками, шаль неизвестного цвета.

– Уважаемая маман, – сказал он вслух, чтобы призрак не обиделся и всё понял. – Это вашей дочке на память. Честно.

Нашел корзину и уложил сверток туда, потому что вроде как, если правильно помнил разговоры санитарок поезда, младенцев надо как-то правильно держать. Он не знал, но решил что проще положить на ровное, чтоб ребенок не сломался при транспортировке.

Огляделся задумчиво: где можно хранить документы? И единственным здесь предметом мебели с ящиком был комод возле входной двери. Да, в ящике обнаружилась шкатулка с письмами и документами. Илья вскользь посмотрел их, да, похоже документы именно этих людей. Он снял с зеркала на комоде фотографию молодой пары в летнем саду – родители девочки, без сомнения.

Потом поспешил на гневные крики санитарки. В этот раз он бежал, перепрыгивая препятствия, потому что поезд уже начал движение и отставать было никак нельзя: помрем здесь оба.

– Держи! – он передал корзину Люсе, а сам из последних сил вцепился в поручень, с ужасом понимая, что сил в слабых пальцах нет и он не удержится.

– Что это за наказание такое! – выругалась Люся, легко, одной рукой, втягивая тощее тело малохольного санитара. – Выгнать тебя с поезда за такие делишки, – сетовала она вслух громко, но не сердито. Злиться на убогих было не принято в деревне. Да нигде не было принято. К тому же слухи по поезду ходили такие, что Илька умеет боль снимать и не раз смертельно раненых с того света вытаскивал. Оттого и мозги у него набекрень, что вечно по границе между живыми и мертвыми ходит.

– Что в корзине? – спросила Люся.

– З-зайчик, – выдохнул Илька, отдышаться все никак не удавалась. Блокадный ленинградский холод и голод все никак не желал уходить из его тела, даже в жарко натопленном вагоне.

– Кто? – удивилась санитарка и потыкала куль пальцем. Басовитый рев был ей ответом.

– Ты гляди, – ахнула она. – Дитё принес…

– В подоле? – гоготнул завхоз, закидывая дохляка на плечо и утаскивая по вагону на его койку. – Удивил, но не очень. У санитарок ты такая… такой не первый. Ничо выходим.