Поэт предчувствовал великие перемены и горел восторженной душой, он, как и все, не знал, что и как должно быть, понимая лишь одно – всё должно быть иначе. Осмыслив это, поймавший ветерок вдохновения Майозубов, перевернул Яну на живот, положил на спину женщины блокнот и стал записывать крутящиеся в сознании строки:

В бешенном ритме столицы,

Крутятся слесарь и мэр,

Добрые светлые лица,

Помнят большой СССР.

В битых осколках отчизны,

Что разлетелись в грязи

Ползают мерзкие слизни

Жрут – всё у них на мази…

Знаю, грядут перемены,

Знаю, несчастье пройдёт,

Коли величием Веры,

Слизней зачистит народ.

– Надеюсь, стихи о любви пишешь? – рассмеялась разомлевшая Яна.

– Скорее наброски для будущей поэмы, – игнорируя неуместный флирт подруги, ответил поэт. Ему совсем не хотелось говорить о своих предчувствиях, а когда Яна взяла блокнот, чтобы прочесть написанное, грубо на неё лёг и поимел со всей классовой ненавистью идейного революционера.

– Можно, конечно, и так, Аристаша, но мне интересно почитать твои стихи о любви, – прерывисто дыша, сказала Яна.

– Настоящие поэты не пишут о любви.

– А мне казалось, что как раз наоборот…

– Это потому, что ты не в теме… Знай, настоящие поэты пишут о страсти. Ведь в любви совсем нет поэзии, там есть только ровное притяжение, а страсть, она кипит, генерируя мощные энергии, яркие чувства, сумасшедшие поступки и секс. Любовь же – просто монашка на этом фоне.

– И всё-таки, Аристаша, женщина хочет, чтоб с ней говорили про любовь.

– Ну, может… Впрочем, ведь мы же договорились, что ты вовсе не женщина, а Муза.

– Милый, а разве Муза не хочет любви?

– Муза, лишь глоток вина, который должен пьянить, смысл её существования – вдохновение поэта.

– А как же любовь?

– Для любви у тебя есть муж. Дерзай!

– Ты невероятно наглый и грубый…

– Почему же? Скорее честный! И брось притворяться, ты же всё прекрасно понимаешь, тебе и самой так куда проще.

– Аристаша, ты даже больший циник, чем я, а тебе всего-то двадцать два года.

– Вот это вряд ли, моя похотливая дорогуша, до тебя вовек не дотянуться…

– И вот опять из тебя лезет эта подростковая дерзость… Ты, конечно же, жуткий нахал, юноша, но мне это нравится, так что, так и быть, сочту твои слова за комплимент.

– Прекрасно, а теперь приготовь мне чего-нибудь, я дико хочу есть.

Возраст – почти всегда ещё и образ мыслей, потому что связан с реализацией кучи желаний и потребностей, а ещё – это путь во времени. Люди, рождающиеся на Земле, далеко не равны: все мы имеем уникальный набор талантов и недостатков, непохожие нервные системы и, конечно же, опыт, накопленный благодаря множественным воплощениям. Мы приходим в этот мир разными и за разным. Поэтому тотальное непонимание – часть общей картины мира, от чего, покрытое пылью предание про Вавилонскую башню, кажется вполне себе разумной историей. Ведь даже если мы говорим на одном языке, то, в силу своей разности, совсем не понимаем друг друга, поэтому бесконечно злимся, сея враждебность и разобщённость. Правда, есть немногочисленное исключение из этого сурового правила – гении. Они способны объединять силой своей энергии, точностью слов и букетом талантов, но таких уникумов чрезвычайно мало, а что хуже всего, про некоторых мы так никогда и не узнаем, так как гении часто скромны, не амбициозны и уж точно не крикливы. Гении стесняются общества, так как совершенно ни на кого не похожи, им невдомёк, что они рождены не для того, чтобы следовать за кем-то, а совсем наоборот, вести за собой и лишь немногие из них набираются смелости, прямо заявляя о себе, обогащая цивилизацию ярким, как солнце даром, которым светит через них сам Господь.