Пришлось мне отступить, не дразнить родителей и без того попавших в трудное положение. И мы пару раз с ним разговаривали. Я говорил: «Сережа!», и он откликался.
Гроссбух деревни
На переезде, за домом учителя – дом мучителя всей деревни.
Здесь жил автор продажи школы, дома учителей, упразднения библиотеки, убитый неизвестными.
Это – справа. А слева по трассе – отдельный дом. Дом художников: окна во всю стену, такие же шторы и совершенно невозможная маленькая собачка в костюмчике. Это – на счастье нашей внучки Агнии, если встретим.
Левая сторона улицы – это Хуснуллина. Но только не в первом браке, а во втором. Когда одного ребенка ведет, а другого – везет. И вроде у нее получается. Не отчаивается. Сказала – «Нет!» – после свадьбы. Не успели её сыграть, как он на чужую позарился. Развод – и никаких! Ну и что ж, что беременна? Пойду на ресепшн в паре с матерью, подниму ребенка сама, жить буду с другим и ему рожу. А гулянок твоих татарских – сама татарка! – не потерплю!
Пока держится. Со вторым мужем она живет в первой части бывшей школы.
Вторую часть школы аннулировали. На месте аннулированной части построен маленький белокаменный домик. В двери занавеска болтается и вот уже лет пять, наверное, никто туда не входит и не выходит. Я думаю, что здесь авторы приватизации жили. Сначала по себе поделили, а потом переделили уже с кровью. Между кем и кем – никто ничего не говорит и не собирается говорить. Всё забыто.
Жалко только библиотекаршу. Ей сказали:
– Закрываемся. А она спросила: «А книжки?»
А ей сказали с ухмылочкой: «В помойку!»
– Да как же это? – удивилась она.
– Ну, кто это старье читать будет, дорогая женщина? И не мешайте нам.
Тогда она попросила их две недели не трогать книги. Они со смешочком:
– Ты что? В отпуск собралась? Так мы отпуска не предоставляем.
– Ну, считайте, что в отпуск, – ответила она в их же тоне и, перетащив все книги на саночках к себе домой, повесила объявление: «Библиотека работает. Так же, как и всегда. С 9 до 18 часов. По новому адресу: «Мошницы, дом 19».
И они начали ломать вторую половину школы.
Дальше по той стороне идет дом Моренка. Крепкий такой мужик был в советское время. Как все характерные, когда это разрешили, ушел из колхоза в город. Заработал там квартиру. Работал на стройке. А сейчас на пенсии вернулся к себе домой. Дочери-то выросли. Двухкомнатная квартира на троих – на мать и двух дочерей – в городе только-только.
А он, значит, сюда, в деревню, раз пенсионер. А без работы и в одиночку он жить не смог – запил. Лечили. Запил опять. Лечили. Опять запил. Отвезли в Клин.
Следующий дом – на углу. В советское время, когда мы начинали с матерью жить в деревне, там собиралась компания смурных людей, всегда недовольных, что власть урезает их право на спиртное. Они умели тунеядствовать, пьянствовать напротив магазина и собачиться с продавщицей.
Среди них был наш постоялец, который объявил жене, что будет сторожем нашего дома и поживет в нем в наше отсутствие.
В доме, рядом с которым собиралась эта компания, кто-то жил, но потом сдал в аренду строителям. До них в деревне опять была нужда. То материалы подвозят, то мужики ходят с пилами. Компания эта и развалилась. Неудобным стал «пятачок» на углу. Непрошенный наш сторож подался в город. Продал свой дом и распорядился с деньгами так, как посчитал нужным – пропил, должно быть, выручку. Его некоторое время видели в городе, но недолго.
С жителями следующего дома я не успел познакомиться. Спустя годы мне миссионер Валера сказал, что там живет Морковкина (я не шучу, это подлинные деревенские фамилии). У нее было три инфаркта, и она в предсмертном состоянии.