– А она будет вспоминать вас? Вы грустите и о ее страдании.

– Я не знаю. Она была так молода, я никогда не говорил ей…

– Вы ее видели много раз?

– Да, часто, но всегда в присутствии воспитательницы. Я хотел знать, такая ли прекрасная душа у этого восхитительного ребенка, как можно было ожидать по внешности.

– И вы нашли то, что искали?

– Судите сами. В школе была горбатая девушка, болезнь и горе исказили ее черты, она была мало сказать некрасива – уродлива. Мэри, так зовут ту, кого я люблю, всем сердцем пожалела страдающее дитя. Она заботилась о ней, ухаживала за ней, пока к ней не вернулось жизнерадостное настроение. Она гуляла с ней, выдумывала игры и занятия, которые не утомляли бы больную, и отказывалась от всякого удовольствия, если Софи не могла разделить его. Я видел сам, как она не поехала на прогулку, чтобы уступить свое место в карете Софи.

– Сколько самоотвержения и участия, – тихо произнесла Флора.

– Быть может, я легче перенес бы разлуку, – продолжал Стенхоп, бросив благодарный взгляд на свою собеседницу, – если бы знал, что ей хорошо. Я боюсь, что жизнь ее была несчастлива. При ее вообще детски-веселом характере иногда у нее был такой озабоченный вид, что мне больно было смотреть на нее. Что ее беспокоило, я не знал, и меня теперь мучит, что у меня отнята всякая возможность помочь ей.

Флора быстро встала, лицо ее горело.

– Как ее зовут, Стенхоп, скажите мне?

– Мэри, Мэри Эванс.

– А где ее родина, откуда она приехала?

– Кажется, из Филадельфии.

– Вы знаете это точно?

– Воспитательница сказала мне, что письма ее отца получаются большей частью оттуда, но отец часто менял местожительство. Насколько я знаю, не было такого места, о котором Мэри могла бы вспоминать как о родине.

– А вы можете узнать, где она теперь?

– Через ее воспитательницу – да!

– Так сделайте это, Стенхоп! Если вы не можете на ней жениться, то я буду ей верной подругой, положитесь на меня.

– Ваше желание будет исполнено, – сказал он, до глубины души тронутый ее неожиданным великодушием.

Он поднес ее руку к губам и поцеловал с почтительной благодарностью. Они почувствовали, оба, что между ними образовалась новая связь.

– Что это значит? – воскликнул Джек, который, без предупреждения войдя к Стенхопу, увидел его над открытым чемоданом.

– Я должен уехать, вероятно, завтра рано утром. Мне душно здесь, я не в состоянии за что-либо приняться. А ты что скажешь нового?

– Я был в той лавке. Приказчик прекрасно помнит, что продал этот пистолет в прошлый вторник после полудня.

Джек положил сверток на стол.

– За день до смерти моего отца? Он сам купил его?

– Нет. Мне описали покупателя: это высокий стройный мужчина с испорченным оспой лицом.

Позвали Жозефину. Она должна была знать, подходила ли наружность того незнакомца под описание. Ее показания не оставляли ни малейшего сомнения в том, что это был тот же самый человек.

Итак, Уайт за день до смерти купил пистолет через посланного. Из этого обстоятельства можно было вывести какие угодно заключения – оно не проливало света, а, наоборот, еще более затемняло и без того непроницаемую тайну.

Как ни слабы были надежды Стенхопа доискаться до истины, тем не менее он просил Джека сделать все, чтобы найти следы рябого человека. Он проводил своего друга вниз по лестнице и сообщил ему, куда он собирается ехать. Перед дверью, ведущей в комнату молодой вдовы, он невольно остановился.

– Джек, – сказал он особенно серьезно, – если когда-нибудь позже тебе удастся победить это гордое сердце, ты приобретешь такое сокровище, цену которому ты с трудом можешь себе представить.