Он затушил окурок о кирпичную стену под окном и положил его обратно в пачку. Хотел закрыть окно, чтобы соседская кошка не запрыгнула к нему утром, но что-то блеснуло в глубине двора.

Розовый свет освещал сад на заднем дворе. Женя присмотрелся. Что-то блестящее оказалось насадкой для полива. Мать купила на прошлой неделе. И Женя лично установил ее на новый пластиковый шланг взамен старого тяжелого из резины. У насадки несколько режимов. Мама пользуется дождиком.

Это в самом деле блестит насадка. Что она там делает? В глубине сада. Висит на шланге. А шланг намотан на ветку грушевого дерева. В этом году плохой урожай, но цветы цвели весной красиво. Женя помнил, что шланг этот должен лежать в летней кухне. Мама боится, что его украдут. Это хороший, удобный шланг, сам распрямляется от воды и собирается обратно. Что шланг делает на дереве? Женя почесал голову.

На шланге висел дед.

Марина открыла глаза, вспомнила вчерашний вечер и снова закрыла. Уж лучше и вовсе не просыпаться.

Сколько могла, она пролежала с закрытыми глазами, прислушиваясь к голосам. Бабушка, кажется, спросила, почему она еще не вышла. Мама что-то тихо ответила. В туалет хотелось нестерпимо, но, если сильно-сильно сжать ноги, можно еще немного полежать.

Воспоминания обрушились с такой силой, что Марина забыла про мочевой пузырь. Саша смотрел на нее своими бледно-зелеными глазами, выпускал ей в лицо дым и говорил, что она слишком хороша для него. Что это вообще значило? Что она ему не нужна. Ему нравилась Катя.

Может, это правда? Может, Марина действительно слишком хороша. Красивая, умная, интересная. Что еще надо? Но Катя. Катя красивее и интереснее. А ум? Может, Катя и умнее. Но ему не нужен ум. Ему надо целоваться. А может, и что-то больше.

Об этом «больше» Марина часто думала. Когда? Как? А главное, с кем? Но только не сейчас. Сейчас мир разрушен. И хочется никогда не просыпаться.

– Ты вставать собираешься? – спросила бабушка.

– А мама где?

– Ушла. Иди завтракать.

Марина дождалась, пока бабушка выйдет, и встала с постели. Ноги ее были грязными, будто она никогда не носила обуви, пластырь на колене пропитался сукровицей и прилип так, что отрывать его лучше под наркозом. Юбка и топ валялись у кровати. Хотя больше походили на рваные тряпки, которыми бабушка моет Зорьку, когда та вывозится в собственном навозе. А сколько планов было на этот костюм. Но может, еще не все потеряно? Марина повертела юбку в руках. В районе коленей дыра, кое-где засохла кровь, а сзади красовалось черное пятно. Она вспомнила, как пряталась за угольной кучей. И тут же посмотрела на место ожога. Ну что за невезение. Кожа на лодыжке подпалена, кое-где блестели еще не лопнувшие волдыри.

Можно было бы просто умереть. Тогда бы она избежала разговора с мамой. Ей бы не пришлось краснеть перед бабушкой и даже Зорькой за то, что она испортила вещи, деньги на которые мама тяжело зарабатывала. Но главное – ее жизнь разрушена. Сердце разбито, и больше нет смысла оставаться на этой земле. Почему-то в голове крутились строчки песни группы «Темные и холодные». Когда-то она записала стихи в тетрадь, но потеряла ее.

В ванной она посмотрела на себя. Тушь размазалась по щекам, французские косы, с которыми можно было бы ходить три дня, растрепались, и кажется, в них застряла жвачка. Марина попробовала расчесать, но получалось только с болью выдирать волосы. Тогда она взяла маникюрные ножницы и отрезала спутанный ком почти под корень. Посмотрела на клок, торчащий на затылке, и заплакала. Целый год она отращивала волосы ради прически на выпускной. Она взяла мамин станок для бритья и осмотрела. Нет, наверно, так будет больно. Лучше начать с пальцев. Марина набрала побольше воздуха и полоснула по подушечке среднего пальца. Боль обожгла. Из тонкого разреза показалась капля крови. Марина сдавила палец. Вытекай! Так не пойдет. Невозможно потерять три литра крови, порезав палец. Она зажмурилась и полоснула по безымянному. Неспроста же в больнице берут кровь именно из него.