Приехали. На бетонке – февральский иней. Вслед за Мишей я зашвырнул в люк парашют и рюкзак. Уцепился руками за край проёма, ноги забросил внутрь фюзеляжа, подтянулся. Мне, самому высокому в команде, проще других. На самом деле, этот люк в передней части фюзеляжа рассчитан на прыжок с парашютом для обитателей носа, для проникновения в самолёт полагается лесенка, ни разу мной не виденная. На втором этаже заседаем мы – первый пилот и я, второй пилот, чуть позади место топ-ганера, то есть стрелка верхней турели, он же по совместительству исполняет обязанности борттехника, участвует в обслуживании машины на земле, потому как бы приподнят в ранге над остальными пулемётчиками. На первом этаже летят штурман и бомбардир. Остальные путешествуют позади бомбоотсека – радист, стрелок нижней башенки, бортовые стрелки, хвостовой стрелок. Итого десять, задняя пятёрка попадает в фюзеляж через парадный вход, то есть большой люк справа, между крылом и хвостовым оперением. Нам, небожителям второго этажа, заходить с общего крыльца и топать через весь корпус считается западло. Не знаю – почему. Вот и прыгаем ногами вперёд в эвакуационный люк.

За нами влез Хардинг, вытеснивший Янку с кресла, где он расслаблялся, если не надо торчать в башенке за рукоятями турелей, особенно на земле и вовремя перегонных полётов, когда не обязательно до боли в глазах рассматривать верхнюю полусферу. В общем – спасибо, обычно летучее начальство высаживает второго пилота. Что творится в корме, лучше даже не смотреть. Там Франек с мотористами, оружейниками и прочей технической братией, лишняя тонна веса. Но без профессиональной обслуги на земле наша крепость – не летающая, а мирно стоящая на бетоне. Если из неё выпал Самый Главный Болт, его некому завинтить.

Из-за них не поднимемся высоко. Одеты тепло, а вот раздача кислорода в маски рассчитана только на штатную десятку. Даже присутствие Хардинга в кабине нарушает порядок. До трёх тысяч метров дышится без проблем, выше – хреново. Вплоть до потери сознания. А без бомб наша крепость способна забраться на одиннадцать тысяч, ни один «мессер» там не достанет. Так нам обещали. В теории.

– Начинаем молитву! – произнёс Михаил, но сложно было ожидать «Боже еси на небеси», даже от него, свято верующего в Иисуса. Проверяли положение всех тумблеров и кранов. Командир называл систему корабля, каждый пост докладывал, в том числе Янка, подключившийся к внутренней переговорке самолёта.

– Контрольный переключатель шасси?

– В нейтральном положении!

– Переключатель управления закрылками?

– В нейтральной позиции!

– Стояночный тормоз…

Как же это отличалось от почти интимного уединения в кокпите истребителя, когда задвинут фонарь кабины, ты получаешь полную власть над крылатым другом, и он сейчас взревёт двигателем, умоляя отправить его в небо… Здесь запуск моторов представлял собой длинную и унылую последовательность действий. Сначала начинает вращаться трехлопастный винт первого, то есть крайнего левого движка. Из патрубков валит дымок несгоревшего топлива. С рычанием подхватывает, а какой-то сержант из персонала авиабазы срочно выдёргивает кабель, соединяющий самолёт с батареей аккумуляторов на тележке, теперь электроэнергия на борту обеспечивается генератором. Затем оживает второй двигатель, за ним – правые. Неисправность любого означает отмену взлёта.

Нагрузка на каждого члена экипажа при взлёте намного меньше, чем в одноместном истребителе. Рулит командир, ко-пилот следит за двигателями и приборами, рапортуя, если что-то не так. Я даже могу немного поболтать с Андреем. Тот довольно словоохотлив.