Он несколько раз переставлял стетоскоп, тщательно исследуя всю область вокруг сердца.

– Без обследования во время приступа тахикардии точный диагноз поставить сложно, но, похоже, у вас недостаточность сердечного клапана.

– Это болезнь? – спросил я.

– Да. Сердце повреждено, и восстановить его уже невозможно. Операции здесь не помогут.

– Это… смертельно? – Задал я вопрос с опаской.

– Нет. Раз вы до сих пор живы, значит, при бережном отношении всё будет в порядке. Однако ваше сердце несколько смещено вправо. Вам нельзя полнеть. Ожирение сердца может привести к мгновенной остановке.

Ни одно из слов врача не было утешительным. Я знал, что моё сердце не в порядке, но не подозревал, что всё настолько серьёзно.

– Вам нужно быть осторожным. Никакого бега – например, во время пожара. Недавно в Мотомати один мужчина умер от остановки сердца на мосту Суидо. Меня вызвали осмотреть его. У него было слабое сердце, а он пробежал почти километр. Вам тоже нельзя перенапрягаться – иначе можете умереть в любой момент. Никаких драк и волнений. Опасны и горячка, и инфекции. Если вы заболеете тифом или гриппом, и температура продержится на отметке 40 градусов несколько дней – вам конец.

Этот врач не стал смягчать диагноз. Хотелось, чтобы он хоть немного приукрасил правду, но его откровенность оставила во мне гнетущее чувство.

– Есть какие-то меры профилактики? – спросил я в последней надежде.

– Нет. Просто избегайте жирной пищи. Меньше мяса и жирной рыбы. Ешьте больше овощей.

«Вот тебе раз», – подумал я. Еда была для меня главным удовольствием, и такие ограничения казались смертным приговором.

С того дня я стал ощущать, что моя жизнь находится под постоянной угрозой. Особенно когда вскоре началась сильная эпидемия гриппа. По словам врача, грипп означал для меня верную смерть. К тому же в газетах то и дело появлялись заметки о том, что исход болезни во многом зависит от силы сердца.

Я панически боялся заразиться. Решил принять все возможные меры предосторожности. Пусть меня назовут трусом – смерть мне была не нужна.

Я почти перестал выходить из дома. Жена и служанка тоже старались не покидать дом без необходимости. Утром и вечером я полоскал горло перекисью водорода. Если приходилось выходить, я надевал маску с толстым слоем марли и тщательно полоскал горло перед выходом и по возвращении.

Я принял все меры. Но гостей было не избежать. Когда ко мне приходил кто-то, только что оправившийся от простуды, но всё ещё кашляющий, моё настроение портилось. Однажды друг, с которым я беседовал, внезапно почувствовал жар, и я проводил его домой. Через пару дней мне сообщили, что у него поднялась температура до сорока. Я несколько дней не мог прийти в себя.

Я следил за сводками смертности в газетах, радуясь снижению числа жертв и огорчаясь его росту. Когда цифра достигла 3337 – пика эпидемии – и начала медленно снижаться, я вздохнул с облегчением. Но продолжал быть настороже. Почти весь февраль я не выходил из дома. Друзья, да и жена, смеялись над моей трусостью. Я и сам подозревал у себя ипохондрию. Но страх перед гриппом был слишком реален.

С наступлением марта холода отступили, а с ними и угроза гриппа. Почти все перестали носить маски. Но я не снимал свою.

– Бояться болезни и избегать заражения – не трусость, а признак цивилизованного человека. Глупо рисковать здоровьем, чтобы доказать свою храбрость. Пусть все уже сняли маски – я ношу свою не из страха, а потому, что я человек современный.

Так я оправдывался перед друзьями. И отчасти верил в это сам.

Я продолжал носить маску до конца марта. В газетах писали, что эпидемия гриппа покинула города и переместилась в глухие горные районы. Но я всё ещё не расставался с маской. Почти никто её уже не носил. Лишь изредка на трамвайных остановках мне попадался человек с куском чёрной ткани на лице. Это придавало мне уверенности. Казалось, мы с ним – товарищи, единомышленники. Каждая такая встреча избавляла меня от неловкости за свою «особенность». Я даже начал гордиться: я – настоящий гигиенист, цивилизованный человек, ценящий свою жизнь превыше всего.