Эти мысли поколебали самые основы его судейских убеждений.

Тот, кто напал на него, формально был всего лишь вором, не доведшим дело до конца. Но если оценить реальный вред, причинённый семье… Жена, заболевшая от потрясения, могла бы и умереть – и тогда, независимо от юридических тонкостей, грабитель стал бы её убийцей. А душевная травма, нанесённая троим детям, – разве можно измерить её деньгами? Да и его собственные переживания, хоть и нематериальные, были не менее разрушительны.

Впервые в жизни судья Вакасуги на собственной шкуре ощутил последствия преступления.

Это перевернуло всё его мировоззрение. Наутро после происшествия он впервые в жизни почувствовал жгучую ненависть к преступникам вообще.

Правда, его смущало, что эта перемена вызвана сугубо личными мотивами. Но изменились не только его чувства – трансформировалось и мышление, подкрепляя новые эмоции.

В понедельник утром, как и планировалось, был оглашён приговор гимназисту. Родные, уверенные, что даже если не оправдают, то уж точно дадут условный срок, слушали со спокойной надеждой.

Но в этот день судья Вакасуги выглядел бледным, и голос его звучал не так уверенно, как обычно.

«Приговорить подсудимого к одному году тюремного заключения», – произнёс он и замолчал.

Зал замер в ожидании обещанной отсрочки, но её не последовало.

На лицах подсудимого и его близких отразилось глубокое разочарование.

Судья Вакасуги, словно не замечая этого, закончил зачитывать мотивировочную часть и, распахнув дверь, быстро вышел.

Внешне я казался полным и крепким, и окружающие считали меня человеком исключительно здоровым. Но я-то лучше всех знал, что все мои внутренние органы были куда слабее, чем у обычного человека.

Даже поднимаясь по небольшому склону, я начинал задыхаться. То же самое происходило и с лестницами. Когда я работал репортёром, мне часто приходилось взбегать по ступенькам огромных правительственных зданий, и, добираясь до нужного кабинета, я оказывался настолько запыхавшимся, что не мог сразу начать разговор.

С лёгкими тоже были проблемы. Когда я пытался сделать глубокий вдох, на определённом этапе грудь вдруг сжималась, и дальше вдохнуть становилось невозможно.

К слабым сердцу и лёгким в прошлом году добавились проблемы с желудком и кишечником. Ни один внутренний орган не работал как следует. И при этом внешне я выглядел вполне упитанным. Неискушённому взгляду я казался здоровяком. Хотя я прекрасно осознавал свою слабость, когда кто-то говорил: «Ты выглядишь таким крепким!» – в моей душе рождалась странная, обманчивая уверенность. Точно так же некрасивая женщина, окружённая комплиментами, начинает думать: «А может, я и вправду не так уж плоха?».

Я был слаб, но ложная уверенность в своём здоровье, основанная лишь на внешнем виде, хоть как-то поддерживала меня.

Однако в конце прошлого года, когда у меня случилось серьёзное расстройство желудка и я обратился к врачу, тот нанёс мне сокрушительный удар.

Врач, проверяя мой пульс, нахмурился:

– Странно, пульс почти не прощупывается. Такого быть не должно.

В его удивлении не было ничего удивительного. Мой пульс уже давно стал едва заметным. Если приложить палец к запястью и долго ждать, можно уловить лишь слабый намёк на биение.

Врач молча держал руку на моём запястье целую минуту, затем сказал с серьёзным видом:

– Пульс есть, но он невероятно слаб. Вам раньше говорили что-нибудь о состоянии сердца?

– Нет. Хотя я и не обследовался последние пару лет.

Врач молча приложил стетоскоп к моей груди. Мне стало не по себе, словно он пытался вынюхать скрытую там тайну моей жизни.