О некоторых растениях говорят, что мы должны насадить ими сердце; так же мы можем сказать о человеческой любви: если она действительно должна приносить плоды и, значит, узнаваться по своим плодам, тогда мы должны сначала насадить ею сердце. Ибо любовь, несомненно, исходит из сердца; но давайте, размышляя об этом, не будем забывать ту вечную истину, что любовь насаждается в сердце. Каждому человеку знакомы мимолётные порывы нерешительного сердца; но порывы плотского сердца бесконечно отличаются от насаждения сердца в смысле вечности. И как редко бывает, что вечность обретает такую власть над человеком, что любовь в нём может утвердиться навечно или поистине насадить сердце. А ведь именно это и есть необходимое условие для того, чтобы любовь приносила свои плоды, по которым её можно узнать. Ведь как саму любовь нельзя увидеть, а значит, в неё нужно верить, так и нельзя просто и безоговорочно признать её как таковую по одному из её проявлений.

Нет в человеческом языке ни одного слова, ни одного, даже самого священного, о котором мы могли бы сказать: «если человек говорит это слово, то это безусловно доказывает то, что в нём есть любовь». Наоборот, бывает даже так, что слово, сказанное одним человеком, может заверить нас в том, что у него есть любовь, а совершенно противоположное слово, сказанное другим, может заверить нас в том, что в нём тоже есть любовь; бывает так, что одно и то же слово может заверить нас, что в том, кто его сказал, есть любовь, а в том, кто сказал то же самое слово – нет.

Нет ни одного поступка, ни одного, даже самого лучшего, о котором бы мы могли безоговорочно сказать: «Тот, кто делает это, безусловно доказывает, что он любит». Всё зависит от того, как этот поступок совершается. Есть поступки, которые в особом смысле называются делами милосердия. Но на самом деле, если человек подаёт милостыню, если он посещает вдову, одевает нагого, его милосердие тем самым не доказывается или даже не распознаётся; ибо можно совершать дела милосердия без милосердия и даже эгоистично, а если так, то дело милосердия не является делом любви. Вы, конечно, очень часто видели это удручающее зрелище; и даже, возможно, иногда ловили себя на том, в чём каждый человек должен признаться в себе именно потому, что он не настолько немилосерден и чёрств, чтобы упускать из виду главное, вы ловили себя на том, что, когда вы что-то делаете, вы забываете, как вы это делаете. Увы, Лютер говорил, что ни разу в жизни он не молился абсолютно спокойно, не отвлекаясь ни на какие посторонние мысли; так же и честный человек признаётся, что как бы часто и как бы охотно и радостно он ни подавал милостыню, он никогда не делал это иначе, как несовершенно, возможно, под влиянием какого-то случайного впечатления, возможно, из-за капризной пристрастности, возможно, для успокоения своей совести, возможно, отвернувшись – но не в библейском смысле, чтобы левая рука не знала8, а бездумно, может быть, думая о собственном горе – вместо того, чтобы думать о страданиях бедных, может быть, подавая милостыню, ища личного облегчения – вместо того, чтобы желать облегчить бедность, так что дело милосердия не стало в высшем смысле делом любви.

Поэтому, то, как слово произносится, и главное, что под ним подразумевается, и поэтому, как совершается действие – вот что является решающим в определении и распознавании любви по её плодам. Но и здесь дело в том, что нет ничего, никакого «такого», о котором можно было бы безоговорочно сказать, что оно безусловно доказывает наличие любви или что оно безусловно доказывает, что её нет.