– Так значит? Ради больных я должен отказаться от жизни и любви? Должен отказаться от личного счастья? Великое служение, святой долг, предназначение – это не обо мне. Я живой человек, а не робот и не подвижник. Мне 25 лет. Ты себя помнишь в этом возрасте?

Отец хотел что-то ответить, но на этих словах Мирона запнулся.

– Но вы оба ведь не навсегда собираетесь уйти из медицины?

– Мы решили, что навсегда. Пусть нас все осудят, коллеги, друзья, учителя. Ты любишь свое дело, архитектуру, прекрасно! Но тебя ни разу не убивало то, что ты, как ни боролся, не смог кого-то спасти на операционном столе. А я много раз горел в этом аду, хотя у меня умерло всего два почти безнадежных пациента. Но это ничего не значит, было еще множество других, которым я всего лишь ненадолго продлял жизнь, полную страданий. И только половина больных полностью поправлялись.

– Разве ради этого не стоило стать классным хирургом?

– Из этой половины почти 80 процентов получили свои проблемы, доведшие их до операции, по собственной глупости, невежеству, невоздержанности и пренебрежению к своему здоровью. Фактически я только исправлял их жизненные косяки – травмы, полученные по пьянке, язвы желудка от приема суррогатов спиртного, ожоги от пуска петард и пиротехники, да мало ли люди тупостью страдают и приключений себе находят. Всё, батя, не хочу больше ничего говорить. Впервые за шесть лет я по-настоящему счастлив и могу свободно дышать. Просто порадуйся за меня.

***5

Такой счастливой Тата ощущала себя только в детстве. Даже в школе бабушка требовала от нее быть ответственной. Когда друзья веселились и прогуливали, Тата, как могла, выгораживала их перед учителями. Поэтому друзья ее любили. Тата много чего знала о болезнях и здоровье уже тогда, ее даже прозвали сестрой милосердия за советы и помощь в обработке мелких порезов и ушибов. Один мальчишка специально постоянно резался и ушибался, чтобы она поухаживала за ним. Но она не понимала его явных мотивов. Почти до 15 лет чувства ее спали, ни один из мальчиков не волновал ее воображение, тогда как ее подружки постоянно кружились рядом с ними и к 9-му классу лишь некоторые из них остались нетронутыми девственницами. Тата тогда не понимала, что могло тянуть девчонок уступать парням, но наблюдала, как некоторые ее хорошие подруги не просто сами пристают к ним, а даже сохнут от любви. Подобное казалось ей лишь игрой во взрослых. Единственное, что она любила, это фильмы и книги о сложных отношениях и нравственных поисках. Такие, где почти единственный поцелуй и признание случались в самом конце. Например, «Гордость и предубеждение» или подобное ему. Девчонки смеялись над ней и говорили, что все это давно устарело и покрылось мхом. Однако она смотрела кино и читала книги только о таких отношениях, это волновало ее намного больше, чем откровенные сцены в современных сюжетах.

Именно с 15 лет ей начали говорить комплименты и предлагали встречаться. Но ее кумиром в то время был Колин Фёрт, а недозрелые кобельки из школы рядом с ним не стояли. В академии она с первого дня вообще поставила крест на всем, что могло мешать учебе. Тогда она горела страстью к медицине, как к самому высокому предназначению в своей жизни.

Мирон приметил ее еще на первом курсе и постоянно следовал за ней, садился рядом на студенческих пирушках, помогал нести сумки в поездках на природу. Конечно, она замечала его взгляды, и ей нравилось то, что он молчал о своих чувствах, ей казалось это очень романтичным. Однако сама она волновалась только, когда он долго отсутствовал. На третьем курсе, в Новый год, который они оба праздновали в тёплой студенческой компании, Мирон признался ей в любви. Но Тата сказала, что не может ответить на его чувства, потому что живет только своей будущей профессией. Она не видела его страданий, потому что он ушел с вечеринки, а потом перевелся в Москву и уехал туда с родителями навсегда. Говорили, что там у него жил родной дядя, брат его отца, который работал хирургом в Военно-медицинской академии. Именно он и являлся для него образцом.