Это произошло в восточной Латвии летом 1944 года. В ходе летнего наступления под кодовым названием "Багратион" была освобождена от гитлеровцев не только вся Белоруссия, но и часть территорий Прибалтийских республик, в том числе и восточная половина Латвии. Наша часть с передовой была отведена в тыл на отдых и пополнение. Мы отдыхали и обучались ведению боёв в лесных условиях. Поблизости от нашего лагеря не было ни сёл, ни городов, ни деревень, а стояло только несколько хуторов без признаков жизни. Издали в них не просматривалось ни единой живой души. Даже коров и лошадей не было видно. Вероятно, всё угнали немцы с собой при отступлении, или население, опасаясь ожесточённых боёв, ушло в лесную глушь переждать фронт.

Однажды от нечего делать я решил заглянуть в ближайший хутор. Это был обширный четырёхугольник с одними воротами во двор. Огромный рубленый дом под единой соломенной массивной крышей переходил в надворные постройки. Солома на крыше была из снопиков ржи, уложенных в несколько рядов. Крыша усугубляла и делала вид хутора очень мрачным, как острог. Из этого острога на улицу в поле не выглядывало ни одного окна. Осторожно осмотрел дом. В первой его комнате стояла огромная глинобитная печь, похожая на русскую. Печь и комната от прокопчённости создавали угрюмый и грустный вид. Вдоль противоположной входу стены стоял длинный стол из толстых досок. Перед ним и за ним стояли массивные скамьи. В доме много хозяйственной утвари, кроме ведер, их не заметил. Мебель и утварь вроде бы на месте. У меня создалось впечатление, что я нахожусь в остроге или в ските раскольников, внезапно покинутом обитателями. Заглянул в сад, там тоже никого не увидел. Присел на колодину, валявшуюся у стены дома, и закурил, оглядываясь по сторонам. Под яблонями увидал ульи. Пчелы деловито суетились у их летков. Одни прилетали, другие улетали. Им не было никакого дела до людского раздора. Они делали своё дело, какое им отведено природой. Посидел, покурил и надумал угостить бойцов взвода пчелиным медком. Стал искать какую-нибудь посудину, в которой бы можно унести соты. Нигде не обнаружил ни одного ведра, ни одной кастрюли. Увидел ведёрный чугун20, что же, и он под мёд сгодится. Нашёл кое-какие тряпки, ими закутал лицо, шею и руки. Только для глаз оставил узенькие щелочки и – к ульям. Снял крышу с одного большого улья. Потревоженные пчёлы всем роем вылетели из него. Одни летали вокруг меня и своего порушенного жилища, другие же ползали по мне и отыскивали в моём одеянии щелки и дырочки. Это им удавалось очень часто. Пчёлы жалили меня, но я не отступил и наполнил сотами найденный чугун. Крышу улья водрузил на место и подальше отошёл от пасеки. Покрутил головой и убедился, что пчёлы меня уже не преследуют. Сбросил тряпье. Облизнулся и немного поел мёда. Он густой и душистый, липовый. Сладко во рту, сладко и на душе. Шибко довольный, поспешил во взвод. По дороге размечтался, как угощу бойцов медком, и как все они будут рады такому сладкому угощению. Иду и мечтаю. Из головы улетучились все чувства предосторожности. Я шёл, как на крыльях летел, ничего не слышал и ничего не видел вокруг себя, видел только под ногами одну дорогу. Эти мои сладкие мечты и мысли внезапно были прерваны грубым окриком:

– Что это, товарищ боец! Что несёшь?

Я остановился. Оказывается, занятый своими сладкими грезами, я не заметил идущего мне навстречу старшего лейтенанта из штаба полка. Моё обмазанное мёдом лицо выдавало меня. Лейтенант заглянул в мой чугун, потянул носом воздух, увидел соты и почувствовал аромат свежего мёда. Лицо лейтенанта быстро нахмурилось, и он торопливо полез в кобуру за пистолетом. Он действительно вытащил пистолет ТТ и сказал мне: