Миша отряхнул колени, встал во весь свой невысокий рост и пошел довольно торжественной походкой к своей шконке.

Я понял, о чем он. Прогулка каждый день, но от нее можно отказаться. Не каждый мечтает таскаться вдоль бетонных стен по обшарпанному квадрату пять на пять метров под низким небом «в клеточку», – вот эту свободу отказа и оставляют. А раз в неделю хату шмонали[27], тогда на прогулку выгоняли всех. Последний шмон был дня три назад, кстати, для меня – «исторический». Над собственной шконкой стикером от дезодоранта – скотч в передачах не разрешался – я приклеил ламинированные иконки, которые обычно возил с собой в путешествия, на дайвинг. Встречал утро и завершал день крестным знамением пред образами Ксении Блаженной, Господа и Пресвятой Богородицы. Во время шмона новый надзиратель вдруг выдал:

– Чья шконка с иконами?

Все местные непроизвольно повернулись ко мне. Жители хаты знали, кто тут «особо верующий», хотя я просто старался решать вопросы по справедливости и помогать, чем мог: лекарствами из передачек – больным; письмами, переданными через моих родных, – семьям местных сидельцев из республик СНГ… На время шмона всех запирали в клетке, за решеткой в коридоре, набитой арестантами, как селедки в бочке.

– Моя, – мне пришлось протиснуться вперед.

– Надо снять. Не положено.

– Так почему, что такого?

– А мало ли что ты там за ними прячешь?!

Если я отказываюсь выполнить «надо», мне грозит ШИЗО – штрафной изолятор в одиночке, с голоданием и еще более лютым, чем в общей хате, холодом.

– Сам и снимай, если рука поднимется, – отвечаю я в единственно доступном сопротивлении. Это не злоба, а смирение – и зов к тому человеческому, что есть в этом мусоре, как всех исполнителей системы называют заключенные. К душе того, кто презирает зэков, и кого презирают они сами.

Он отворачивается и возвращается в хату продолжать обыск. Когда группа надзирателей выходит из камеры, этот человек на секунду вскидывает на меня глаза – карего цвета, как у смирных лошадей, – и проходит мимо. Иконы остались на месте. Кто-то из зэков хлопнул меня по плечу: победа!

Итак, шмон через три дня, а значит… надо срочно что-то решать.

С Ромкой мы проговорили ночь напролет. Угроза жизни его, казалось, мало впечатляла. Пытаясь скрыть свой ужас от беспросветности новых подробностей «жизни в стиле Джаза», я старался перевести разговор на его музыкальные интересы, творчество и раздумывал, что сказать про себя. После школы я учился в нашем Тульском универе на кафедре радиоэлектроники, потом занимался разным предпринимательством.

– Сейчас у меня предприятие по производству светодиодных светильников. Там прокололся на неуплате налогов и заехал в СИЗО. Я на самом деле рад, что работаю по специальности. Пусть говорят, что в стране хорошо зарабатывают продажники да айтишники, – свое производство инженеру приносит хорошие деньги, сотрудники тоже зарабатывают неплохо. Произвожу светильники – товар стратегический, без света никуда, продаю по всей России.

– А Илья Николаевич как, Ольга Петровна? – Ромка часто бывал у нас дома и прекрасно знал моих родителей.

– На пенсии. Как всегда, наставляют на путь истинный. В жизненном плане меня, конечно, стараются понять, но с трудом. Правильно ты вспомнил, мои всегда говорят: «Есть такое слово – «надо»!» Я делаю все, как надо. Ну делал, ошибку допустил – не проконтролировал сотрудника. Теперь расплачиваюсь. Но не унываю. Читаю, развиваюсь. Батюшка вот приходил – в тюрьме, слава Богу, можно поговорить со священником, исповедоваться. Жизнь я стал ценить больше, мечтать – масштабнее!