Мне, конечно же, неведомо, о чём думал Гарай, глядя на побледневшего директора. Но наверняка не догадывался, что письмо к Сталину находится у него. Растерянный Кашшаф-ага уцепился за проплывающую мимо соломинку – увидев торчащий из кустов обрезок доски, сказал: «Гараев, отнеси-ка эту штуковину в учительскую!» И сам пошёл следом. Там, оставшись с глазу на глаз, Кашшаф Хамитов с мольбой в глазах обратился к ученику. Нет, он не ругался, не кричал, не найдя в себе сил скрыть волнение, он умолял его. Тихим, вкрадчивым голосом. «Больше не пиши такого, а если напишешь – покажи мне. Иначе не сносить тебе головы. Давай порвём это письмо и забудем о нём». Не откладывая в долгий ящик, они вкладывают конверт в глотку печки. Директор, даже не думая о том, что нужно бы приоткрыть дверь, чиркает спичкой и поджигает смертоносную бумагу. В секунду комната наполняется едким дымом, но Кашшаф-ага не мигая смотрит в зев печи до тех пор, пока от письма не останется кучка пепла. Позже, споткнувшись о прислонённый к стене огрызок доски и растянувшись на полу, он отчаянно взвоет: «Какой идиот притащил сюда эту рухлядь!..»

Эту историю несколько лет спустя, в 1947 году, я тогда уже работал в райкоме комсомола, а Гарай заведовал культурой, поведал мне непосредственный её участник, Гарай Гараев, когда мы оба жили на квартире у Ксении Фёдоровны Роксман. Помнишь, друг мой Гарай?!

Умение видеть жизнь людей в целостности – редкий подарок судьбы, не каждому выпадает. По мере взросления, когда расширяется твой кругозор, ты уже можешь, глядя на течение народной жизни, и сам понять, и другим объяснить, чем живёт отдельно взятый человек. В юном возрасте, когда твоя душа мечется во всех направлениях, когда ты ещё не видел и не мог видеть ничего, кроме жизни отдельных людей, ты стараешься понять и усвоить законы глобального сосуществования, наблюдая именно эту, доступную тебе частную жизнь. Какой бы насыщенной, содержательной и познавательной ни была для меня жизнь в кряшенском селе, удалённом от центров культуры, от бурлящих событиями городов, не сумел я смолоду получить глубоких, всеохватных знаний. Причин этому много, они разнообразны. Однако дарованная мне природой чуткая душа очень рано ощутила, что на земле есть несправедливость и неравноправие. Хотя мы в ту пору ещё неясно представляли всё коварство и продажность государственного строя, способного до нитки обобрать и практически уничтожить крестьянство. Но с одним из проявлений несправедливости – голодом сталкивались постоянно.

Голод, изголодаться, голодные… Может, и не самое главное в жизни, но очень и очень страшное слово – голод. Трудно писать об этом. И читать не веселее будет. Но сойти с этой борозды я не могу, слишком уж многое в моей жизни было связано с голодом. На одной из недавних встреч меня спросили: «Вы очень рано стали понимать жизнь и судьбу татарского народа. В чём причина?» После недолгого раздумья я ответил: «Видимо, голод, свидетелем которого я был с самого рождения!»

Про голод много написано. В татарской литературе самое сильное произведение на эту тему «Адәмнәр»^>53 («Люди») Галимджана Ибрагимова^>54. В детстве я успел прочесть только это его произведение, а вскоре писателя сжили со свету. Помню, как мы с односельчанином и однокашником Гурием Тавлиным бродили от одного дома к другому, спрашивая у хозяев: «А не осталось ли у вас книг Галимджана Ибрагимова?» К колхозным активистам не заходим, партийных обходим стороной, а вот к согнанным из добротных домов в каменные амбары да тесные бани стучимся с удовольствием, вот ведь как бывает! Что они о нас думали, интересно?