Таким было родовое прозвище, а фамилия этой семьи – Байковы. Роман-дэдэй – не пожелавший вступать в колхоз «нищий гордец». (Мамино выражение!) Частников обкладывали непомерными налогами, все жилы из них вытягивали. Душили займами. Понимать это я начал только теперь! Но и в то далёкое время тоже о многом догадывался. Не дождавшись Якова, я, понуро склонив голову, тихонько вышел на улицу, по пути ещё раз оглянувшись на хозяйство Шустрого Романа. У них ведь даже сеней нет! Как же я раньше-то не замечал. К задней стене дома прислонено несколько осиновых жердей, снаружи накрытых соломой. В этом «загоне» зимуют их коза и единственная овца. Несмотря на наличие в хозяйстве козы и овцы, я не помню, чтобы в этой семье пили чай с молоком или варили мясной бульон. Всё уходило на налоги!

Взрослые наверняка знали о плачевном положении семьи Роман-дэдэя, но от их детей мы никогда не слышали жалоб. Я не помню, чтобы Яков говорил: «Есть нечего, дрова закончились, скотине не хватает корма». Он изредка бывал у нас в доме. Попадал и в такие минуты, когда мы собирались обедать или ужинать. Но чтобы уговорить его сесть вместе с нами и угоститься – даже не думай! Ни за что не сядет. Если попробуешь за руку подтащить, ноги раздвинет и в пол ими упрётся. «Спасибо, я сыт, я только что из-за стола».

В тот раз я не смог быстро уйти от калитки, мне хотелось увидеть Якова, что-то ему сказать, как-то утешить… Я уже собирался пойти домой после долгого ожидания, как заметил вдалеке возвращающегося друга. У него на поясе была пристёгнута небольшая котомка. Увидев меня, он резко свернул в сторону и, стараясь быть незамеченным, сделал большой крюк, обогнул гумно и скрытно вошёл в дом. Я поделился увиденным с мамой. Тяжело вздохнув, она сказала: «Бедняжка, он же милостыню просить ходил. Дома-то у них еды не осталось. Не помирать же с голоду».

Я сын учителей. Папа получает зарплату деньгами, иногда перепадает продовольственный паёк – мука, крупы. Мама швея. Шьёт платья местным девушкам, получает хоть небольшой, но доход. Мы не голодаем. Обуты-одеты. Но у нас в соседях – семья Шустрого Романа. Когда-то давным-давно, когда их род ещё был мусульманским, дали им это прозвище – Шустрый, Проворный. А ведь народ просто так не станет навешивать прозвищ. Видимо, и вправду были шустрыми предки Роман-дэдэя… До наших времён дожило только прозвище. Роман-дэдэй сгорбленный, измождённый, подавленный, о каком проворстве может идти речь?! Всякий раз, когда смотрел в окно, мне хотелось плакать. Я до сих пор хорошо помню этого человека, благодаря которому впервые увидел воочию, что такое голод и неравноправие. Помню и его лихо подкрученные кверху усы, смазанные воском для фиксации. Яков в первые дни войны был призван в армию и умер от болезни желудка в лагерях Суслонгера^>55, так и не попав на фронт…

Сейчас на небосклоне истории много можно встретить сорок, трещащих на всех углах: «А мы же да-а-авно об этом знали!» – когда речь заходит об учении Карла Маркса, которое русский художник Илья Глазунов^>56 назвал «величайшим злом XX века», о кровавых злодеяниях Ленина, об антинародном режиме большевиков… Знать-то мы знаем, но не всё, особенно о тридцатых годах. На Украине голод^>57. Специально устроенный большевиками. В Казахстане тотальный голод^>58. Миллионы крестьян пухнут с голоду, умирают от истощения дети. Земля остаётся без хозяина. Крепко стоящие на ногах крестьяне, сливки деревенского общества, сосланы на каторгу, во главе дел встают «комбеды»^>59 – бестолковые оборванцы, ненасытные, ленивые блохи на теле крестьянства. Они жестоко мстят зажиточному сословию! Есть ли в татарской литературе произведения, в которых подробно была бы показана трагедия тридцатых годов, дана беспристрастная историческая оценка тем временам? Нет таких произведений. Я так считаю. И не раз с горечью писал об этом. Татарские писатели, взявшись за руки, дружно вступили в колхозы да так в них и остались. А русская литература оставила высокие примеры для подражания. Поэт Николай Клюев