Но стоило Кате влететь в фойе комплекса, всё моё возмущение сошло на нет. Она подхватила Ваньку на руки, хаотично целуя ребёнка в макушку. Было что-то такое новое во всём этом… раскаянье, вина? А во мне взыграло непонятно откуда взявшееся желание защищать. От кого? От чего? Зачем? Так и стояли друг напротив друга, она со своим перепуганно-виноватым взглядом… и я… рыцарь без дракона и в бумажных доспехах, отчаянно краснея и смущаясь. 

И всё это на глазах у Стаса, который потом ещё целый месяц подкалывал меня на сей счёт. Обычно я спокойно подхватывал любую его шутку, мы вообще умели думать одинаково. Но… на этот раз вдруг стало до противного неприятно, как если бы он сунул нос во что-то очень личное. Хотя казалось бы, какое тут личное?

А потом закрутилась вся эта история с беременностью Насти, и наш маленький, но шумный Черновский мир пошатнулся, потому что следуя древней заповеди, задело одного - коснулось всех. 

С Ванькой мы теперь редко играли, случай с часовым опозданием как-то взбодрил Лариных. Я и про Катю запретил себе думать, имея перед глазами прямой пример того, каким хрупким может быть человеческое счастье.

И у меня даже получалось, ровно до сегодняшнего дня, пока она не навернулась в нашей тренерской, заваленной хламом из соседнего помещения, где делали ремонт.

Мы с Иваном впервые за несколько месяцев засели за шахматы и увлеклись настолько, что сами потеряли счёт времени. А тут Катя. И её падение. С шумом и спецэффектами в виде металлического ведра. Только и успел, что поднять её с пола и донести до кушетки, принадлежащей нашему массажисту. Отнёс, посадил и... меня прошибло… Чем не знаю, но от зелени её глаз накрывало так, что становилось трудно дышать. Взгляд её вновь был другими… Немного холодноватый и колючий. “Защищается”, - подсказало мне моё нутро. Вот только от чего?

Вечер у нас выдался абсурдным. От и до. Это её падение. Неловкий диалог о наших с Ванькой шахматах, про которые мы с ним партизанили почти год. Её раздражение, которое я, впрочем, понимал. Не знаю, как бы сам отреагировал, если бы узнал, что у моего ребёнка есть тайны от меня. А потом её попытка соскочить с кушетки и подвёрнутая нога с протяжным вскриком, от которого внутри меня всё сжалось. И опять она в моих руках. Ей было больно, а она сопротивлялась. И что с ней надо было делать, с такой упрямой?

-Екатерина… Алексеевна, - предпринял ещё одну попытку вернуть свои мозги на место. - Нужно, чтобы вы… колготки сняли… - сказал я и стушевался. Что? Колготки?! И отчего-то испугался, что она поймёт меня неверно, двояко или ещё как-то… Вот только этого нам не хватало. 

Но Катя поняла всё верно.

-Это чулки… - чуть ли не шёпотом поправила она меня. 

-Чулки, - на автомате повторил, ощущая себя полнейшим кретином. - Я отвернусь, а вы снимите… чулок…пожалуйста.

Она залилась краской, и мне стало неудобно за то, что смутил её. После чего последовало моё сумбурное: 

-Я могу помочь.

Сказал не подумав, и только услышав собственный голос, понял, какую глупость ляпнул. Со мной творилось что-то странное. Можно подумать, что я с женщинами никогда дела не имел. Но именно рядом с этой  мной овладевало крайнее чувство растерянности и нелепости.  

-Спасибо, я сама, - поставила она точку в этом дурацком диалоге.

Ножка у неё красивая. Как и она вся сама. Тонкая и изящная. Правда, тревога о состоянии её голени помогла прийти в себя и на время выключить ненужные мысли.

Затем опять был приступ её упрямства и самостоятельности, из-за которого я стал заводиться, хорошо ещё, что наружу не вырвалось. Но очень резко стал понимать Стаса, через раз бесившегося на Веру, которая по жизни шла с девизом: “Всё сама….”