Но возразила: – Не может она, действительно, говорить, и это не каприз. Придётся вам с ней к психотерапевту… Я знаю очень хорошего, прямо сейчас и позвоню и запишу. Иначе Ваша дочка в школу ходить не сможет, – пресекла она начатые Агнессой возражения. И записала на бланке рецепта адрес Медцентра, имя психотерапевта.

Делать было нечего. На следующий день, смотавшись с утра в гостиницу и проверив все ли исполнено по ее приказу после вчерашнего скандала, Агнесса вернулась домой и повезла Тоню к психотерапевту.

* * *

Илье Ильичу Тихорецкому, полноватому, седоватому (хотя на вид не больше сорока), история рассказанная Агнессой, и угрюмое лицо девочки с тоскливым взглядом, поведали о давно затаившейся боли. Глаза у Тихорецкого были особенные… цепкие, как крючки, он словно удочку закидывал в чужое душевное болото, терпеливо выуживая оттуда застарелые болячки, слизь фобий и прочий мусор, мешающий жить без душевной боли и тревог.

Давным-давно, со студенческих времён он осознал и принял близко к сердцу естественную и неизбежную драму родительско-детских отношений. Особенно чувствительную для матери.

Родители отдают всю любовь, все старания, чтобы вырастить ребёнка самостоятельным, готовым к трудностям взрослой жизни. И когда это удаётся, взрослый ребёнок отделяется и начинает жить своей жизнью, где они больше не занимают главного места. Хотя чаще всего могут рассчитывать на благодарность и помощь, если начинают в ней нуждаться. Но совсем другой коленкор, когда детство ребёнка не напитано ни любовью ни пониманием, лишено так необходимого чувства близости с биологическими особями, которые произвели его на свет божий… И при этом они навешивают на него пожизненный долг благодарности.

– Первым делом мамашу бы в группу включить, – подумал он – Но ей только предложи…

Агнессу больше всего интересовало, сколько времени займут эти… как их… сеансы?

– Понимаете, на работе затык, не сегодня-завтра с проверкой владелец гостиницы нагрянет… Жду назначения, прикиньте, сколько лет уж и.о. управляющего ишачу! Представляете? – доверительно сообщила она Илье Ильичу. – А тут такое!

Но он ответил не утешительно:

– Вынужден Вас огорчить. У Вашей дочери психогенный мутизм. Спазмы в области шеи вызывают сокращение голосовых связок и тормозят речевой механизм. Быстро это не лечится. Кроме сеансов, как Вы их называете, понадобятся ещё и физиотерапевтические процедуры.

В школе отвечать будет только в письменном виде, я подготовлю предписание.

Агнесса пожала пышными плечами:

– Господи, и все это из-за какого-то паршивого котёнка!

Тоня лечилась долго: Илья Ильич выловил ее вечно ноющую болячку и старался подобрать ей «пуленепробиваемый жилет», но понимал, что жизнь рядом с Агнессой он вряд ли сделает его полностью непробиваемым… По крайней мере, хоть голос удалось вернуть, правда, слабенький, и почему-то одно и то же слово само повторялось дважды…

Но у Тони была ещё своя тайная защита: «вернулся» отец, и она рассказывала ему все, а он слушал, качал головой, обнимал за плечи: мол, держись, все будет тип-топ… И она держалась.

* * *

Однажды вечером, когда Агнесса сидела в гостиной на диванчике с круассаном и чашкой чая в руке перед включённым телевизором, а Тоня в своей комнате – над учебниками, раздался вдруг громкий вскрик Агнессы и затем её возбужденный призыв:

– Тоня, беги сюда! Твой папаша объявился в телевизоре!

Обомлевшая Тоня кинулась в гостиную, к телевизору.

На экране она увидела человека с волосами припорошенными сединой, но с ясным лицом, без морщин и мешочков под глазами, твёрдым подбородком и немного ни то усталыми, ни то печальными глазами. Правда, галстук и воротник рубашки заслоняли шею, не давая рассмотреть родимое пятно. Но все равно Тоня тут же «узнала» его, легко заместив придуманный образ реальным.