Начальник крепостного гарнизона находился в ожидании на пристани, куда уже были пригнаны лошади и доставлена провизия.

Наутро после ночного отдыха командующий Шурдия построил свои войска. Две сотни персов, придерживая накоротке осёдланных лошадей, в полном вооружении выстроились в ровную линию. На её левом фланге, разбившись на два отряда, выставив перед собой щиты в половину человеческого роста, ощетинившись копьями, находились пешие египетские воины. Грозный вид персов, облачённых в кожаные панцири, со шлемами на головах, прикрытых круглыми плетёными щитами, разительно отличался от облика легковесных полуголых египтян, но внешнее несходство, свидетельствующее как бы не в пользу последних, на самом деле было весьма обманчивым, особенно для тех людей, кто был далёк от воинского ремесла и по этой причине не мог знать ничего о боевых качествах как тех, так и других. Если первые, завоевав почти полмира, обладая духом истинных каров – персидских народов-войск, – не знали горького вкуса поражений и вели себя повсюду как хозяева, то вторые выделялись удивительной выносливостью, очень важной и необходимой в условиях длительных изнуряющих походов.

Шурдия, восседая на своём тонконогом скакуне, в сопровождении троих сотников проследовал перед строем, внимательно осматривая каждого воина. Приблизившись к стоящим в самом конце мастеровым и проводникам, он остановился. Окинув цепким взглядом их группу численностью в сорок человек, он на мгновение задумался, затем густым низким голосом на египетском языке спросил:

– Все владеют оружием?

Находящийся рядом сотник, придерживая резвого жеребца, что-то тихо ответил ему на персидском языке. Тот кивнул, развернулся и направился обратно.

Когда строй был распущен, Форкис сразу поинтересовался у Дантала по поводу сказанного сотником.

– Оружейники в силу своего ремесла умеют всё. А из нубийцев отобраны прирождённые воины, – перевёл юноша.

– Всё-таки и он считает недостаточным такое количество войск, – сделал вывод Форкис.

Почти на сотню лошадей были погружены как имеющиеся вьюки, так и доставленные из крепости. Помимо египетской пехоты и десяти нубийских проводников, все были конными. В полдень отряды выдвинулись в путь.

Двадцать второй день ничем не отличался от предыдущих. Однообразие окружающей природы утомляло сильнее, нежели царившая жара.

Многоопытный Гурис понимал состояние тех, кто уже изредка проявлял раздражительность либо упадок в настроении, но подобное поведение людей было знакомо ему. Он всегда помнил о том, что именно такие трудности закаляют мужские характеры, закладывая в них стойкость на всю будущую жизнь, учат принимать нужные решения, преодолевать боль и отчаяние. При виде кружащих в небе грифов он удивлялся их появлению, так как они были падальщиками, а здесь по всей дикой округе не было ни одного живого существа, готового своей смертью насытить этих огромных птиц. Но, вопреки всему, они существовали и, видимо, чем-то питались.

Полностью покрытые белёсой пылью возвращались дозорные отряды. По взглядам молчаливых воинов он догадывался, что впереди всё по-прежнему неизменно и пустынно. На смену им удалялись другие. Он знал, что где-то далеко на западе нёс свои воды Нил, а на востоке плескались морские волны, но от этого ему не становилось легче.

Иногда Гурис думал о Шурдии и о его отрядах, пытаясь иметь хотя бы приблизительное представление о месте их нахождения, но в голову ему, кроме смутного предположения, ничего путного не приходило. Этот поход вообще был для него совершенно иным по сравнению с теми, что довелось ему пережить за свою жизнь. Впервые он вёл пусть и небольшое, но войско, не на войну и даже не на усмирение бунтарей. То, что на южных границах державы бесследно пропало множество простых людей, было, конечно же, странным явлением, но неясность цели, поставленной перед ним и перед его давним боевым другом Шурдией, порождала много вопросов, на которые он не находил ответов, разумно полагаясь на их разрешение в скором будущем. Одно было понятно и важно: ему, как и Шурдии, следовало исполнить веление царя несмотря ни на что.