Не стал Николай, сын который, матери про то недоразумение рассказывать. Обе трубочки из пленки сунул в портфель. Пусть чудо простое так и останется для старенькой матери приятным воспоминанием.

Проводила Глафира гостей, последней Валентину, вернулась, – перекрестилась на то место, где, стало быть, Божий Угодник являлся.

Николай три дня отгулов на секретном заводе выпросил, собирался чудо на деревне расследовать, куда это мог дважды наклеенный Чудотворец исчезнуть со стены. А оно вона как вышло. Просто и радостно.

Отоспался за эти дни Николай в тишине деревенской, парного молочка с фермы отпился, что Валентина приносила, и поехал в Петербург с чистой тихой радостью на душе, что и мать лишний раз проведал, да и к простому чуду отношение, какое – никакое, имел.

Бабушка Глафира теперь поклоны и крестное знамение каждый Божий день посылала иконке Николая Чудотворца, что в уголочке на полочке стояла, и к тому самому месту, где Святой ей одной являлся.

И так день-деньской подряд десяток – другой лет. Почти до ста. Такая простая радость старушке жизни прибавила. К сыну, в город на Неве отказалась она ехать. В деревенской тиши ко своему времени и упокоилась с миром душевным.

Памяти Макара Большакова, Якова Пономарева, Баранова Василия и Петра (Baranoff Bazil, Вaranoff Pierrе, Mourmelon-le-Grand, France)[2].

Дед Макар – вечный солдат и вечный каторжанин.

Горькая житуха за «колючкой» для Макара с Гражданской войны началась в СЛОНе.[2] Лагерь такой на Соловках, где при царе монастырь с монахами был. Новая власть монахов постреляла, трудовой лагерь для народа устроила, чтоб не забывали, значит, кто в стране Главный. Звезды на купола поставили. Но креститься пятью перстами по-новой не стали. Верили во всемирный «пролетарьят» и совхозную жизнь. Верили долго, лет семьдесят. Но не все.

После боев с Врангелем в Крыму, по случаю легкого ранения отлеживался героический боец Макарка в госпитале. Тут-то на него старший дружок и донес кому надо, за веселые байки про французиков, с которыми Макарка воевал у местечка Мурмелон во Франции. Так юнца Макара прям из медсанбата на Соловки и занесло. Не по нраву новой власти пришлось, что мальчишка за царя-батюшку во Французии воевал, хоть и супротив германцев. Раз воевал за царя, Веру и прошлое Отечество, значит, беляк, враг революции и новой страны Советов.

Макарке в ту пору шестнадцать годков от роду было. Пацан-пацаном. На Гражданскую за энти самые рабоче-крестьянские Советы Макар по доброй воле воевать пошел. Поверил мальчуган в «светлое завтра для всего трудового народа». А ему не поверили, стало быть, бывшему «беляку». Посадили. Потом, правда, через годик отпустили. Кому-то надо было воевать на лютом морозе с финским трудовым народом и отнимать у финнов кусок родины для нужд мировой революции.

С четвертой войны Макара на Севера отправили надолго. Двадцать с лишком лет он тяжкую зэковскую ламку «тянул». Пять лет рубил кайлом пещеру в вечной мерзлоте.[3] Шахту ледяную, с катакомбами. Для сохрана для всей страны Советов «стратегического запаса», стало быть, – тушенки и рыбы. Ледник такой зэки кайлом рубили для всех остальных советских людей, на случай атомной войны. Агроменная такая ледяная кишка-пещера вышла. Тысяч на сто загубленных душ потянула, никак не меньше. Все там, бедолаги, остались. В мерзлоте, во льду вмороженные, будто фрески мучеников в назидание потомках о зверствах нквэдэшников. Да кто ж за Северным полярным кругом такое ужасающее свидетельство узрит? Редкие путешественники, промысловики да полярники.