Мимо проносятся деревья, дома, навесы с цветами, едой и тряпьём, храмы, люди, коровы; и нефритовая лента реки всё время горит где-то рядом. По тебе бегают пятна солнца. Тебе прохладно. Тебе стремительно. Тебе вольно, будто ты летишь сам, будто ты сам по себе способен к полёту. Радость моя, я бы так хотела, чтобы ты когда-нибудь это почувствовал!

Мы едем колонной, в четыре мотоцикла. Я с отцом (и Тиу), мама с Мишуткой, Гриндерс, Димас и Оля. Останавливаемся заправиться. И тут я вижу такое, что вижу очень редко и что каждый раз – сокровище. Мама улыбается. Она в куртке, в которой проездила всю свою мотоциклетную молодость. Пропало её неправильное давление, и брезгливость, и вечные удушливые мысли, что радости в жизни уже не будет. Я тебе потом расскажу, как мне за неё бывает страшно. Но не теперь.

Дальше, прочь из города, на серпантин, в горы, в лес! Мимо крошечных селений. Мимо придорожных уличных забегаловок, где готовят магги с умопомрачительным количеством специй. Мимо разодетых в празднично-яркое индийцев, мимо мартышек, рассевшихся на дорожных ограничителях.

Только в Индии можно так осязать глазами, насколько пространство глубокое. Горы, склоны – до невероятности далеко. Весь воздух прошит густым дымчатым солнцем. Всё внутри меня наполняется ликованием, мне хочется смеяться в голос. Простор! Простор светоносный, поющий ветром, волнующийся зелёной шкурой леса, того, что шире горизонта, потому что за горами горизонта нет.

Этот прошитый солнцем бескрайний воздух – тоже – Благо. Кажется, хватит его вдохнуть, и станешь счастливым.

.

Храм, куда мы приехали, был моим первым индийским храмом. Тогда было холоднее.

Сейчас я разуваюсь при входе естественно и привычно, а мама очень возмущается. Её пугает степень чистоты – точнее, античистоты – пола. Она идёт на цыпочках, а ребята над ней подтрунивают. Меня не пугает грязь. Тут, под моими босыми ногами, уже огромное количество чужих босоногих следов.

Мы идём по узкому коридору, огороженному сетками. На внутреннем дворе можно немного постоять, посмотреть на храмовую крышу – резной бутон тянется вверх. Она расписана всеми цветами, всего более – красным. Под крышей фриз со скульптурами, мифические сцены. Стройные молодые боги по размеру почти как люди. Это даёт жутковатое ощущение присутствия, будто под крышей стоят застывшие актёры, которые вот-вот отомрут и продолжат танцевать.

Внутри храма много веков дремлет огромное дерево. Кажется, баньян. У него целый лес корней, от тоненьких до таких, которые в обхвате шире живота самого широкого из наших мотоциклистов. Люди привязывают на корни ниточки. Свои сокровенные желания оставляют. Сейчас этого нельзя, всё загорожено плёнкой. Но я всё равно чувствую добрую мощь ствола и корней, чувствую, как много людей прошло мимо него, доверило ему свои чаяния – и мне этого довольно, чтобы стало светло. Я улыбаюсь дереву, как доброму знакомому.

Индийцы поливают дерево розовой водой, которая тут повсюду продаётся. В пластиковых убогих стаканчиках. В углу стоят мусорные контейнеры, и на наших глазах мужичок переворачивает их; с пустотелым грохотом пластиковая шелуха рассыпается по полу, а деревянная метла заталкивает её через дырку в канаву. Лучше не задумываться, уберут её из этой канавы или нет.

Мы обшариваем верхние части храма, где монах что-то жжёт у алтаря и предлагает намазать пришедших пеплом. Проходим мимо стола, на котором оставляют куриться пахучие деревяхи. И вот мы уже у выхода. Все хотят возвращаться. Мы с отцом застываем, глядя на крышу, и оба мысленно улыбаемся спрятанному под ней дереву. Мы рады, что снова встретились с ним. Папа говорит: «Я здесь всегда только об одном прошу – позволь мне снова сюда приехать».