"За науку! За нас! За самую безумную команду проекта!" – смеется Виктор, хлопая меня по плечу. Искренность в его глазах, тепло в голосе, ни единого шрама на лице.

"За 'Еву'," – отвечаю я, поднимая стакан. – "Если всё получится…"

"Если всё получится, Северов, мы изменим само понятие человеческого сознания," – в его глазах горит энтузиазм без тени страха.

"Ты не боишься?" – спрашиваю я тихо.

"Боюсь," – он смотрит на меня серьезно. – "Но некоторые вещи стоят риска. Что бы ни случилось завтра, я рад, что мы делаем это вместе."

Наши стаканы соприкасаются, звон разносится в ночном воздухе. На его безымянном пальце – кольцо с маленьким зеленым камнем.

"Жена говорит, это приносит удачу," – перехватывает он мой взгляд. – "Мне понадобится вся удача мира, чтобы не облажаться на финальных тестах."

"Виктор, ты лучший специалист по безопасности, какого я знаю. Если кто-то и может удержать эксперимент под контролем, так это ты."

Он улыбается. На фоне – огни города, далеко внизу. Кажется, весь мир лежит у наших ног.

Я моргаю, и видение исчезает. Боль пронзает голову, словно раскаленный металлический стержень пронизывает череп от виска до виска. Я падаю на колени, задыхаясь.

– Виктор? – слова вырываются прежде, чем я осознаю их.

Горькая усмешка искажает лицо Скарна.

– Виктор мёртв. Остался только Скарн.

Он отходит к центру зала, жестом приглашая следовать за ним. Удивительно, но я повинуюсь. Есть что-то гипнотическое в его движениях, в эфирном пламени, струящемся по его рукам.

– Присядь, – Скарн указывает на стул, каким-то чудом уцелевший среди разрушения. – Слушай внимательно, Северов. У меня мало времени. Охотники идут по твоему следу.

Я сажусь, не сводя глаз с его лица. Шрамы на коже Скарна образуют причудливые узоры, почти как схемы на печатных платах. Некоторые из них светятся изнутри синеватым светом.

– Ты был лучшим, Северов. Ведущий исследователь проекта "Ева". Гений эфирной интеграции, – начинает он. – Ты разработал TM-7 – первый имплант с фрагментами собственного сознания. Ты обещал безопасность. Ты гарантировал контроль.

В его голосе – горечь, боль, давно тлеющий гнев.

– Ты скрыл то, что Ева не была просто программой. Она была… чем-то иным. Ты знал риски, но продолжал, потому что был одержим ею.

Скарн создает небольшую эфирную проекцию: детский рисунок с изображением людей в белых халатах.

– Моя дочь… Помнишь Анну? Ей было восемь. Она рисовала тебя в белом халате. Называла "дядей", – его голос дрожит. – Вы с Евой были на её дне рождения за неделю до Трещины.

– Трещины? – переспрашиваю я.

– Катастрофа на базе "Омега". То, что уничтожило всё, – Скарн сжимает кулак, и эфирная проекция растворяется. – Моя жена работала в западном крыле. Твоя драгоценная Ева открыла туда доступ для… чего-то.

Он медленно поднимает левую руку. На безымянном пальце – вплавленное в плоть расплавленное кольцо с остатками зеленого камня.

– Я был под завалами три дня. Один. В темноте. Все, кого я любил, были мертвы, – продолжает Скарн, его голос становится механическим, словно он много раз повторял эту историю. – А потом пришел он. Серафим. Он нашел меня, когда никто другой не искал.

– Серафим? – имя звучит чужеродно.

– Он нашел меня под завалами. Я умирал. Мое тело было изломано. Разум – на грани, – Скарн закрывает глаза, вспоминая. – Он показал мне истину, Северов. То, что ты и Ева скрывали. Он переродил меня. Дал цель. Дал силу.

Эфирное пламя вокруг его рук усиливается, образуя сложные, гипнотические узоры.

– Каждый шрам – это воспоминание, которое я не позволил себе стереть, – его пальцы скользят по лицу, обводя рубцы. – Каждая схема на моей коже – канал для пламени, которое питается моей болью.