– Ну что же вы? Хоть бы чайку нам соорудили.

Упрек нашел уши. Думаю, Горбатенко пожалел о своей затее. Возмущению не было предела! Что тут началось! Как только нас не поливали! Вы там орете, стреляете, тратите драгоценные патроны, а мы вам должны… и понеслось! До рукоприкладства не дошло, конечно, но руками помахали, покрутили пальцами у висков и, как-то сразу, устали, остыли, затихли.

– Говори, Валентин, – выдавил мой напарник.

Захлебываясь, то ли от гордости, то ли от радости, то ли от слюней, скопившихся во рту (предчувствовал мясной обед), с мурашками по всему телу, я выпалил:

– Ребята! Мы лося завалили… там гора мяса!!! И что ты думаешь? Все сразу вскочили и начали нас хвалить и носить на руках? Ничего подобного. Все молчали, никак не реагируя на услышанное. Не поверите – минут сорок пришлось уговаривать, что бы хоть кто-то поплыл с нами за мясом.

Недоверчиво глядя на нас, то и дело переспрашивая – не гоним ли мы пургу? – начальник и два его родственника все же взяли еще одну лодку и заспешили с нами к добыче.

Вы знаете, как погрузить целиком четырех сот килограммовую тушу лося в небольшую лодку? Очень просто. Надо утопить лодку, завести над ней добычу, лодку приподнять и вычерпать ведром из нее воду. Готово, поехали.

Привезли лося в лагерь. Зеки недоверчиво поглядывали от палатки, подошли Валдис, радист, помощник начальника. Стали выгружать тушу. Оказалось, сложнее, чем грузить. Подтянулись остальные. Милованов моим ножом вскрыл шею лося в том месте, где еще почти незаметно подрагивал кровеносный сосудик. Мне дали первому попробовать теплой, приторной, густой крови. Пол кружки. Стали пробовать все. Опьянел сразу. Вырезали приличный кусок мяса и подвесили варить над огнем. Аккуратно разделали тушу, перенесли мясо к палатке. Вырезку настрогали тонкими ломтиками и съели сырьем. Стали ждать вареного мяса.

В сентябре мясо лося необычайно вкусно. Жирное, еще не набравшее в себя хвойного привкуса, чуть-чуть с осиновой горчинкой печень. Его аромат повис над вечерним лагерем, приятно щекотал ноздри, проникал в мозг, обещая сытное будущее. Первый раз за две недели легли спать сытыми и миролюбивыми. Среди ночи часто поднимались, шли к озеру, пили холодную воду, снова ложились, тяжело ворочались, вздыхали.

Утром напились горячего бульона с блестками жира, приятно согревающего и радующего душу. Затем занялись мясом. Резали на тонкие пластины, обжаривали, коптили на ольховых гнилушках. Я занялся нутряным салом. Его было много. Небольшими порциями укладывал его на чугунную сковородку и топил на углях, сливал прозрачную, тягучую жидкость в сохранившуюся посуду. Не удержал сковородку и плесканул на пальцы руки. Сварил почти до кости. До сих пор, видя давно зажившие шрамы, вспоминаю то далекое время, своих товарищей, те счастливые дни, дремучие ночи, снова и снова переживая эпизод за эпизодом. Ту охоту, своего первого лося, тот яркий сентябрь шестьдесят девятого года. Нарубили можжевельника, надрали пожухлой крапивы. Перекладывали ими куски мяса.

Топорище на топоре совсем развалилось. В сыром месте нашел кучерявую в стволе небольшую березку, вырубил кое-как с корнем, усыпанным множеством дремавших почек, обтесал с боков, не спеша, придавая форму топорища, подкаливая на костре. Выбив из-под обуха деревянные остатки, посадил топор на новую заготовку. Клинышками вытянул лезвие, направляя его по оси топорища. Стеклышком от бутылки довел до изящного состояния. Топор приобрел красивые формы, изогнулся удобной ручкой, заканчиваясь классическим затыльником. Пропитал дерево кипящим нутряным салом, обтер излишки, подсушил на углях. За мной наблюдали. Ненавязчиво, но с интересом.